Снег на улице уже не был таким чистым, как ночью: посреди дороги он был примят колесами и подтаял, а по обочинам его разрыхлили копыта вьючных лошадей. С узлом на плечах, ни о чем не думая, Сянцзы шел и шел, пока не очутился перед «Жэньхэчаном». Он решил войти сразу, так как знал: стоит ему остановиться — и не хватит смелости переступить порог. Лицо его горело. Он заранее придумал, что скажет: «Я пришел, Хуню. Делай как знаешь! Я на все согласен».
Увидев Хуню, он несколько раз повторил про себя эту фразу, но так и не осмелился произнести ее вслух — язык не слушался.
Хуню только что поднялась, волосы ее были растрепаны, глаза припухли, темное лицо покрывали белые жировики, словно у общипанной замороженной гусыни.
— А, Сянцзы! — приветливо сказала она, и глаза ее заулыбались.
— Вот пришел, хочу взять напрокат коляску!
Опустив голову, Сянцзы смотрел на снежинки, еще не растаявшие на его ногах.
— Поговори со стариком, — тихо сказала Хуню, кивнув на комнату отца.
Лю Сые сидел перед большой печью, в которой горел огонь, и пил чай. Увидев Сянцзы, он спросил полушутя:
— Ты жив еще, парень? Совсем забыл меня! Посчитай-ка, сколько дней не показывался! Ну, как дела? Купил коляску?
Сянцзы покачал головой, сердце его сжалось от боли.
— Дашь мне коляску, Сые?
— Снова не повезло? Ладно, выбирай любую! — Лю Сые налил чашку чая. — На, выпей!
Сянцзы принял чашку и стал пить большими глотками, стоя перед печью. От горячего чая и тепла его потянуло ко сну. Он поставил чашку и уже собрался уходить, когда Лю Сые остановил его.
— Погоди! Куда торопишься? Ты пришел кстати. Скоро день моего рождения. Я хочу поставить праздничный навес, пригласить гостей. Так что ты пока не вози коляску, помоги мне. Они, — Лю Сые кивнул на рикш во дворе, — народ ненадежный. Я не хочу их просить, — сделают кое-как. Ты лучше управишься. Сам знаешь, что делать, тебе говорить не надо. Сначала убери снег, а в полдень приходи на гохо[20].
— Хорошо, Сые.
Сянцзы решил: раз уж он возвратился сюда, нужно во всем подчиняться отцу и дочери. Пусть делают с ним, что хотят. Он покорился судьбе.
— Ну, что я тебе говорила? — обратилась к отцу подоспевшая Хуню. — Второго такого не найдешь.
Лю Сые улыбнулся. Сянцзы опустил голову.
— Идем, Сянцзы, — позвала его Хуню. — Я дам тебе денег, купи хорошую бамбуковую метлу. Нужно побыстрее убрать снег: сегодня придут делать навес.
Когда они вошли к ней в комнату, она, отсчитывая деньги, тихо проговорила:
— Не робей! Постарайся угодить старику! И все будет в порядке!
Сянцзы ничего не ответил. Сердце его окаменело, ни о чем. не хотелось думать. Пройдет день, и ладно. Есть еда — поест, будет чай, — попьет, найдется работа — поработает. Лишь бы были заняты руки и ноги.
Как осел, который вертит жернова, он ничего не хотел ни знать, ни понимать — не бьют, и то хорошо! Но в то же время он не мог смириться. Как ни старайся все забыть, от тоски никуда не денешься. За работой он забывался на время, но едва выдавалась свободная минута, как его начинало душить нечто расплывчатое, бесформенное, как морская губка. Душа его была переполнена этим чувством, вызывающим тошноту. Пересиливая себя, он работал до изнеможения, чтобы потом забыться тяжким сном. Ночи отдавал сну, дни работе. Он походил на живого мертвеца. Подметал снег, ходил за покупками, заказывал карбидные фонари, чистил коляски, переставлял столы и стулья, спал, ел и пил, стараясь ни во что не вникать, ни о чем не задумываться. Угнетало его лишь это «нечто», похожее на морскую губку.
Снег во дворе был убран, а на крыше дома он сам постепенно растаял. Пришли мастера. Договорились сделать праздничную пристройку во весь двор, с карнизом и перилами. Ее должна была разделять стеклянная перегородка, чтобы на ней можно было развесить картины, шелковые свитки с поздравительными надписями. Все деревянные проемы решили обтянуть красной материей. Перед главным и боковым входами старик Лю решил повесить гирлянды, а кухню устроить на заднем дворе. Он хотел шумно отпраздновать день своего рождения, но для этого нужно было все подготовить заранее, и прежде всего — помещение.
Дни стояли короткие, и до сумерек мастера успели только поставить навес, затянуть его материей и сделать перила; развесить картины и украшения над дверями они обещали на следующее утро. Это очень рассердило Лю Сые, он даже посинел от злости. Но делать было нечего. Лю Сые послал Сянцзы за фонарями и велел поторопить повара, опасаясь, как бы и тот его не подвел. К счастью, с угощением все оказалось в порядке, старик зря волновался.
Не успел Сянцзы выполнить это поручение, как Лю Сые послал его к соседям занять на день мацзян[21] комплекта три-четыре. Кто же справляет день рождения без веселой игры? Сянцзы принес мацзян и снова был послан — на этот раз за патефоном: на празднике должна быть и музыка! Так Сянцзы пробегал без передышки до одиннадцати часов. Он привык возить коляску, но от этой беготни устал гораздо больше. К вечеру он едва передвигал ноги.
— Хороший ты парень! — сказал Лю Сые. — Молодец! Будь у меня такой сын, я бы умер спокойно. Иди отдыхай, завтра найдутся другие дела.
Хуню, стоявшая в стороне, подмигнула Сянцзы.
На следующее утро мастера пришли снова. Повесили картины с эпизодами из «Троецарствия»[22]: «Три сражения с Люй Бу», «Сражение у Чанбаньпо», «Лагерь в огне» и другие; главные герои и второстепенные — все были верхом, с пиками в руках. Лю Сые остался доволен картинами. Вскоре привезли мебель. Под навесом поставили восемь стульев с чехлами, расшитыми красными цветами. Праздничный зал находился в средней комнате — там стояла эмалевая курильница и подставки для свечей. Перед столом положили четыре красных коврика.
Сянцзы послали за яблоками. Хуню незаметно сунула ему два юаня, чтобы он заказал от себя в подарок отцу праздничный пирог в форме персика, с изображением восьми даосских святых. Когда яблоки были уже на столе, принесли пирог и поставили рядом. На нем было восемь даосских святых, и выглядел он весьма эффектно.
— Это от Сянцзы, — шепнула Хуню на ухо отцу. — Видишь, какой он догадливый!
Лю Сые улыбнулся Сянцзы.
Не хватало только большого поздравительного иероглифа «долголетне», который клали на середине праздничного зала. Обычно его преподносили друзья. Но до сих пор поздравления никто не прислал, и это волновало Лю Сые. Он опять начал злиться.
— Я о них пекусь, помогаю в трудную минуту, а им до меня и дела нет! Будь они все прокляты!
— Что ты волнуешься? Ведь стол накрывать будем завтра, — утешала его дочь.
— Хочу приготовить все заранее, чтобы не беспокоиться. Послушай, Сянцзы, фонари нужно повесить сегодня. Если не пришлют до четырех часов, я им покажу!
— Пойди поторопи их, Сянцзы! — умышленно обратилась к нему Хуню: при отце она все время старалась найти для него какое-нибудь дело. Сянцзы безмолвно повиновался. — Хороший парень, верно, отец? — ухмыльнулась Хуню. — Тебе бы такого сына. Да вот вместо него родилась я, ничего не поделаешь. Хоть усыновляй этого Сянцзы! Ты погляди — за целый день ни разу не присел, везде поспевает!
Лю Сые ничего не ответил. Затем сказал:
— Где патефон? Заведи-ка!
Звуки старого, неизвестно у кого одолженного патефона терзали слух, как вопли кошки, которой наступили на хвост. Однако Лю Сые это не беспокоило: был бы шум.
К полудню управились со всеми делами. Оставалось лишь накрыть на стол, но это должен был сделать повар. Лю Сые все осмотрел сам. Любуясь украшениями и расставленными повсюду цветами, он удовлетворенно кивал головой.
Вечером для подсчета подарков Лю Сые пригласил из угольной лавки «Тяньшунь» господина Фэня, родом из Шаньси. Господин Фэнь был мастером своего дела. Он послал Сянцзы купить две красные приходо-расходные книги и лист красной бумаги. Разрезав бумагу, написал несколько поздравительных иероглифов и развесил их. Лю Сые заметил, что господин Фэнь — человек толковый. Он предложил ему сыграть в мацзян, по господин Фэнь, зная, что Лю Сые играет слишком хорошо, побоялся. Тогда раздосадованный Лю Сые обратился к рикшам:
— Сыграем в кости на деньги! Ну, кто из вас смелый?
Каждый не прочь был сыграть, но никто не решался. Все знали, что Лю Сые держал когда-то игорный притон.
— Эх вы, трусы! И как вы только на свете живете! — Лю Сые разозлился. — В ваши годы я не думал, сколько у меня в кармане. Проигрывал все и ничего не боялся. Ну, кто хочет?
— На медные деньги? — спросил один из рикш, выступая вперед.
— Оставь себе свои медяки! Лю Сые с сопляками не играет. — Старик залпом выпил стакан чаю и вытер лысину. — Ладно, потом сами просить будете, так я откажусь!.. Послушайте-ка, скажите всем, что у меня завтра праздник: вечером соберутся гости. А потому завтра сдайте коляски до четырех часов, чтоб не греметь на дворе. Всю выручку оставьте себе и за коляски можете не платить! Пусть каждый помянет меня добрым словом, если совесть есть. Послезавтра, в день моего рождения, вывозить коляски не разрешаю. Утром, в половине девятого, накроют для вас стол: шесть мясных блюд, два рыбных, четыре холодных и гохо. Довольны? Приходите все в длинных куртках; кто придет в короткой — выгоню! Поедите — и убирайтесь! Я буду принимать родных и друзей. Им подадут морские закуски, шесть холодных блюд, шесть горячих, четыре мясных и тоже гохо — я все говорю, как есть. Только не завидуйте — ведь это мои друзья! У Кого есть совесть, приходите с подарками — буду счастлив. А кто придет с пустыми руками, пусть поклонится трижды — тоже буду доволен. Но все должно быть как положено. Понятно? Вечером можете опять прийти поесть. Все, что останется, — ваше. Но раньше шести не являйтесь…
