о чем-то шептались, бежали, похитив самолет и линзы двух радионационных приборов…
Все очень разволновались, но одновременно обрадовались известию о спасении Василенко. Роздвянский позвонил жене и попросил ее сообщать обо всем, что станет известно о Стопескуле. Недели через две Галина рассказала, что прочитала в киевских газетах некоторые любопытные новости об авиационном заводе, которым раньше руководил Роздвянский. Председателем Куратории был назначен Хрущенко, а директором завода — некий инженер Стопченко из Константинополя. Стопченко сразу же взялся за изготовление радионатов, производство которых было заброшено со времен увольнения Роздвянского.
Теперь все убедились в гнусном предательстве.
«Итак, Хрущенко вновь пошел в атаку, — размышлял Роздвянский. — Не пора ли нам вернуться домой и дать отпор его затеям? Вполне очевидно, что он хочет использовать достижения моей экспедиции в Сахару!»
Отныне мысль о возвращении его не оставляла, но нужно было хорошенько все обдумать.
Главная цель экспедиции, по мнению Роздвянского, была достигнута. На протяжении шести недель они провели столько опытов и изготовили столько радионатов, что этого хватит по крайней мере на год дальнейшей работы и обеспечит их достаточным количеством энергии. Не сидеть же тут вечно; а строить постоянную фабрику радионатов здесь, в пустыне, казалось невозможным даже такому оптимисту, как Роздвянский.
Он не боялся, что экспедиция возвратится с пустыми руками. Ботаническое собрание Коростеля, микрофотографии молодого Ткаченко, коллекции минералов и метеорологические наблюдения Слушкевича, его собственные опыты с радионацией — путешествие, бесспорно, принесло обильную жатву. Но одновременно — гнетущая мысль о том, что враги, украв открытие, помешают ему осуществить обширные замыслы и будут попрекать его неудачей. Роздвянский сам удивлялся своей слабости. Беда подкосила его. Еще недавно он мужественно преодолевал любые преграды, а сейчас, когда был так близок к цели и не достиг своего, чувствовал себя совершенно разбитым.
От Галины приходили более нерадостные вести. В одной из киевских газет появились подробные сведения о быте и работах экспедиции в Сахаре.
Безымянный автор выдал и истинную цель экспедиции, а закончил своего рода послесловием, где высмеивал Роздвянского и называл его неисправимым и безумным фантазером. Галина догадывалась, что все это исходило от Хрущенко и Стопескула.
Через несколько дней — новое известие: какой-то японец хотел похитить у Галины тайну черного стекла, и этого лишь чудом удалось избежать… Подробностей Галина не сообщила, но Роздвянскому хватило и краткого рассказа. Он понял, что завод в Киеве будет продолжать его работу, враги поднимут его на смех, а японцы, отлично сознавая перспективность изобретения, будут и дальше охотиться за тайной радионации.
Товарищи Роздвянского работали без устали; хотя сам Роздвянский и отстранился от работ, его ассистенты удвоили свои старания, считая, что профессор размышляет над чем-то важным.
Того же мнения придерживались и остальные. Один только Коростель заметил, что его друг переменился. Однажды, когда они остались вдвоем, Коростель заговорил без обиняков:
— Михаил, дружба велит мне спросить, в чем причина твоей печали, а доверие, какое ты мне раз оказывал, требует от тебя рассказать мне всю правду. Мы вместе составляли план нашей экспедиции, мы поставили целью нашей жизни довести это дело до конца. Будем же и в дальнейшем делиться всеми нашими радостями и горестями!
Роздвянский сперва засомневался, стоит ли ему посвящать в свои тревоги Коростеля, но сейчас же напомнил себе, что ботаник был единственным человеком, которому он мог слепо довериться. Не будь Коростеля, не было бы и экспедиции. Да, он должен поведать другу обо всех своих сомнениях и опасениях.
Коростель внимательно выслушал и задумался. Наконец проговорил:
— Я понимаю, что у тебя есть повод грустить, но не вижу причин для такой безграничной тоски. Согласен, что здесь, в пустыне, мы не достигнем своей цели. Но неужели весь мир сошелся клином на этой негостеприимной Сахаре? Оглянись вокруг и подумай, не поискать ли счастья в другом месте. Я тебя просто не узнаю, Михаил!
Слова друга немного привели Роздвянского в чувство. Положение уже не казалось ему таким ужасным, как минуту назад.
А Коростель продолжал:
— Что тебя связывает с Сахарой? Ведь ты еще в Киеве, а после в Одессе производил радионаты. Нельзя ли перенести фабрику поближе к родным краям?
— Твоя правда, — ответил Роздвянский. — Что меня связывает с Сахарой, ты спрашиваешь? Ничего. Я приехал сюда лишь в поисках наиболее сильного солнечного света, и я его здесь нашел. Кроме того, солнце светит в пустыне целыми днями, с утра до вечера, а при высокой температуре процесс радионации происходит быстрее. Но эта жара просто убивает…
После разговора с Коростелем Роздвянский начал раздумывать над переносом производства радионатов на Украину. Если бы там удалось построить фабрику и запустить в работу большое число радионатов, производительность была бы выше. Остается только найти на Украине место, где облачность и дожди случаются редко.
Вдобавок ко всему, пребывание в Сахаре становилось все более бессмысленным, так как Стопескул украл лучшие линзы.
Возвращение домой стало главной темой всех разговоров. Все уже достаточно устали от Сахары, ее непрестанной жары, от которой толком не спасал ни жидкий воздух, ни холодные купания, от однообразной еды и натянутых отношений между участниками экспедиции.
Даже дружба с адурийцами дала трещину. За это время они закончили постройку хижины для своего нового вождя, Лосняченко, и все настойчивее приглашали его поселиться в оазисе.
Однажды вечером они выслали торжественную депутацию к Лосняченко, желая наконец водворить его в новое жилище. День почему-то выдался для европейцев веселым. Под вечер все вышли на плато. Выздоравливавший Василенко впервые встал с кровати и дал себя уговорить спуститься с самолета на землю. Покотило начал наигрывать на гитаре, а Лосняченко и Нестеренко сбросили с себя магометанские мантии и принялись с гиканьем отплясывать казачка. Особенно разошелся Нестеренко, танцевавший с громкими криками. Остальные стояли вокруг и смеялись.
Вдруг из-за живой изгороди послышался душераздирающий вопль. Музыка и танцы прервались. Все оглянулись на голос.
За изгородью они увидели с десяток празднично одетых адурийцев, явившихся с торжественной миссией к профессору. Пораженные туземцы мгновенно поняли, что Лосняченко их обманул и предал. Оба «араба» были одеты по-европейски и танцевали какой-то непристойный танец, не подобающий правоверному мусульманину, тем более поклявшемуся, как Бен-Иза-гура, всю жизнь служить Аллаху и Магомету. И его невольник тоже был европейцем, молчал же потому, что не владел их языком.
— Измена! Измена! — кричали туземцы. — Проклятые румие, джавры, вы нас обманули! Горе тому, кто обманывает приверженцев Магомета!
— Говорил же я вам, — обратился один из адурийцев к своим товарищам, — что это переодетые румие? А вы мне тогда не поверили, чуть не побили за то, что
