пришлось бы долго. Затем подскочил к колодцу и с некоторым трудом сорвал верхнюю трубу, шедшую к аэроплану, закрыл все краны и, когда воды набралось достаточно, пустил на нападавших сильную струю.
Последствия были самыми неожиданными. Захватчики смешались и не знали, что делать; такого холодного душа они еще не видывали. Стопескул немилосердно поливал их водой, а сам спрятался за колодец. Разбойникам оставалось только рассудить, что произошло какое-то чудо. Побросав оружие на землю, они пустились наутек. Многие дикари были убиты огнем из самолета. Остальные бросились к верблюдам и нашли их связанными; пока они распутывали веревки, путешественники их настигли.
Немногочисленные оставшиеся в живых разбойники кинулись бежать. По пути беглецы наткнулись на пулемет и хотели забрать его с собой, но не сумели с ним справиться и бросили незнакомое оружие. Тем временем подоспели европейцы и открыли шквальный огонь, убив еще нескольких разбойников.
Туземцы, прятавшиеся в самолете, развязали верблюдов и погнались за беглецами в направлении оазиса. Разбойничья охрана приняла их за возвращавшихся с победой товарищей и была очень удивлена приветственной очередью из пулемета. Оставив всю добычу, дикари на нескольких верблюдах помчались в пустыню. Из всей разбойничьей шайки спаслась лишь горстка людей.
Сражение закончилось около полудня. Когда европейцы въехали в селение, глазам их предстало печальное зрелище. Десятки хижин были сожжены дотла и превращены в дымящиеся пепелища. Вокруг лежали трупы туземцев. Кое-где слышались крики и стоны раненых разбойников; туземцы безжалостно их добивали.
Выжили лишь немногие жители оазиса. Они убежали из селения и спрятались в балке; нужно было их собрать, заверив, что опасность миновала.
Добыча в основном осталась на месте. В качестве военных трофеев адурийцам достались еще и несколько разбойничьих верблюдов.
Экспедиция понесла в этой битве еще одну потерю. Василенко, который остался на террасе и вел огонь оттуда, был ранен стрелой в грудь. В сумятице боя его крики никто не услышал. Прежде, чем потерять сознание, он нашел в себе силы выдавить кровь из раны. Когда его нашли, он лежал на террасе как мертвый, ослабев от потери крови. Раненого снесли вниз, однако врачи не питали ни малейшей надежды, что он выживет.
Обоих павших — Грушко и француза — похоронили в гробах, склепанных из антолевой жести, в балке «эннеди Габо». Их смерть надолго омрачила настроение участников экспедиции.
После похорон французские гости возвратились в Бардай.
Погибших туземцев нужно было немедленно похоронить, чтобы зловоние их трупов не отравляло воздух; существовала и опасность, что мухи и прочие насекомые разнесут трупный яд. Адурийцы стали возражать, настаивая, что сперва необходимо провести все погребальные обряды. Действовать пришлось силой и хитростью; погибших похоронили ночью в братской могиле, вырытой в балке.
Грустили и адурийцы — многие жители селения погибли, включая марабута Али Бен-Сиди и шейх эль-беледа. Не обрадовал туземцев даже пир из мяса убитых вражеских верблюдов.
После нападения разбойников почти все научные работы свернули. Прекратились ботанические и зоологические экскурсии и археологические раскопки, и только радионаторы работали с удвоенной энергией. Но беда заметно сплотила европейцев и адурийцев. Остававшиеся без дела участники экспедиции охотно помогали туземцам восстанавливать сожженные хижины. Через какое-то время оазис приобрел более европейский вид: улицы стали шире и прямее, хижины — светлее и просторней. Туземцы теперь во всем слушались Лосняченко, которого по смерти шейх эль-беледа избрали главой общины как «самого умного и достойного из всех живущих мусульман». Его уговаривали поселиться в оазисе и посвятить остаток дней служению Аллаху, но Лосняченко день ото дня откладывал решение, поясняя, что сперва хотел бы отстроить селение.
***
Однажды вечером небо над оазисом Адур потемнело и приобрело темнокрасный цвет. Слушкевич объяснил, что приближается страшный ураган, самум, называемый туземцами «гебли». Хотя здесь, на возвышенности, самум менее грозен, чем на равнинах, «гебли» способен был причинить немалые неприятности. Все щели и отверстия в аэроплане законопатили, в хвостовом отсеке разместили несколько ягнят и козлят, которые могли погибнуть во время бури. Остальной скот предоставили собственной судьбе. За верблюдиц не беспокоились — эти животные умеют о себе позаботиться.
Главную опасность для «Орла» представляли крылья: ветер, вцепившись в эти гигантские лопасти, закрутил бы самолет, как мельничное колесо. Обшивку с крыльев поспешно сняли, оставив лишь голый каркас. Колеса обложили грудами камней. В крайнем случае предполагалось также запустить все гиростаты.
К счастью, ночь прошла спокойно, но в воздухе чувствовалась страшная духота.
Солнце взошло рано и освещало плато темно-желтым светом. Все сидели в самолете; только Тхор вышел, завел своих подопечных в хлев и наполнил все поилки водой, опасаясь, что буря разрушит водопровод.
Внезапно вокруг стало темно, почти как ночью. Вскоре аэроплан задрожал под сильными ударами ветра. Тучи песка неслись, закрывая солнце. Грозный ветер все крепчал; казалось, «Орел» не выстоит и, того и гляди, перевернется набок. Тогда разом загудели все гиростаты и аэроплану словно полегчало.
Ураган длился недолго. Через какие-то полчаса вихрь начал стихать, а на стеклянные стены упали крупные капли дождя. После снова наступила тишина и засветило солнце. Слушкевич заметил, что самум оказался на сей раз сравнительно слабым.
Путешественники вышли из самолета и сразу увидели, какие разрушения причинил этот «слабый» ураган их хозяйству. Труба колодца была вывернута, вода снова била вверх высокой струей, резервуар был почти доверху засыпан песком. Ветер развалил хлев и разогнал скот. Обе верблюдицы до сих пор лежали на земле, вытянув головы, а овцы и козы разбежались и искали защиты под живой изгородью.
Пришлось заново ладить колодец и отстраивать хлев; в этой работе путешественникам помогали адурийцы.
***
Не прошло и нескольких дней, как наши европейцы пережили новое приключение. В тот день за радионацию отвечал Стопескул. Вышло так, что все разошлись по своим делам, за исключением повара Рукавички, которому был поручен уход за умирающим Василенко. Даже Роздвянский, очень не любивший оставлять свой аэроплан, куда-то отлучился.
Роздвянский вернулся первым, под вечер, и с удивлением увидел, что «Орел» пуст. Не было ни Стопескула, ни Рукавички. Лишь профессор Василенко смотрел на него широко открытыми глазами и с видимым усилием протягивал к нему руку. Роздвянский понял, что кризис миновал и Василенко выжил, вопреки всем опасениям врачей.
Радость Роздвянского смешивалась с тревогой: непонятно было, куда подевался Стопескул. Он вышел на террасу — и ужаснулся: два лучших радионационных аппарата были разобраны, их линзы исчезли…
Тем временем собрались остальные и стали допытываться, кто улетел на малом самолете. Самолет видели над балкой, в кабине сидели двое. И действительно, малого самолета не было. Стопескул и Рукавичка, которые в последние дни часто
