Он бы сильно меня удивил, если бы повез в Сад Грез, парк развлечений, где посетители чинно прогуливались по дорожкам, засыпанным белым песком, катались на лодках по рукотворному озеру с глубиной дна «по коленки» и с оттопыренными мизинчиками ели карамельные яблоки на палочках. Еще бы больше он меня изумил, если бы привел обедать в новую ресторацию, где, по словам моих одноклассниц, стояли клетки с канарейками. Уилборт всегда оставался таким Уилбортом. Правда, в дни наших встреч он соблюдал трезвость, и переоценить величину его подвига было просто невозможно.
Он меня не бросил, в отличие от остальных Вишневских, и каждый седьмой день приезжал в пансионат, куда меня сослал отец. Мама умерла полгода назад, и папа как будто наказывал меня за то, что я осталась жива. Отчасти я даже понимала его, каждый справлялся с горем по-своему, но все равно чувствовала себя глубоко преданной.
– Ты должна знать, что коньяк и солодовый виски принципиально отличаются, – вычитывает Уилборт менторским тоном. – У них только цвет одинаковый.
– Чем отличаются? – Я готова обсуждать даже домашний самогон, если это позволит мне не чувствовать себя брошенной. Еще я голодна, но попробовать жирную рульку с жареным картофелем не решаюсь.
– Коньяк благороден и пахнет шоколадом, а виски напиток для плебеев. – Уилборт прихлебывает из глиняного стакана горячую воду и обтирает жирные блестящие губы салфеткой.
Некоторое время над столом повисает молчание.
– Почему ты со мной возишься? – выпаливаю я.
– Почему я вожусь с тобой?
– Да, забираешь меня из пансионата, водишь по всяким местам. Кормишь. – Я киваю на нетронутую тарелку с едой.
– Я знаю твой секрет.
– Секрет? – фыркаю я.
– У твоего отца, Анна, умерла жена. Он страдает и забывает, что у тебя умерла мать. Через пару лет, вполне вероятно, Валентин найдет себе хорошую женщину и женится второй раз, но ты? Разве у тебя есть возможность встретить новую маму?
Я вдруг чувствую, что в горле встает комок, а к глазам подступают предательские слезы.
– Твое горе, Анна, глубже. Не понимаю, почему он не видит, как под этими своими вежливыми улыбочками ты рыдаешь навзрыд. Он ведь сам воспитал тебя такой.
Некоторое время я молчу, слежу за тем, как он с дрожащими от перепоя руками разрезает мясо. Лицо сосредоточено, но в глазах – смертельная мука пьяницы, с трудом держащего пост.
– Уилборт, а что если мы на практике проверим, чем коньяк отличается от виски?
– Думаешь, стоит? – хитро прищуривается он.
– Ну, мы же не расскажем о виски папе…
Воспоминание схлынуло столько же стремительно, как появилось. К горлу подступил тошнотворный комок.
– Не каждую шкатулку с секретом стоит открывать, – ухмыльнулся Генри. – Согласись, Анна?
Я вскочила из-за стола и, рассматривая поцарапанную столешницу, пробормотала:
– Мне надо на воздух.
Арбалетным болтом вылетела из комнаты для допросов. Не удержав, шибанула тяжелой дверью. Грохот разнесся по этажу и, возможно, даже полетел в подземные казематы.
В длинном сумрачном коридоре, ведущем к комнатенке охраны, а оттуда – на улицу, меня нагнал Кастан. Он сжал мой локоть и заставил остановиться.
– Постой, Анна.
Не глядя на лучшего друга, я немедленно освободилась от его руки.
– Что ты думаешь делать? – Он требовал решений, на которые у меня просто не было сил.
– Не знаю.
– Ты должна написать жалобу в стражий предел и попросить о дознании. Уилборта посадят в каземат…
– В каземат? – перебила я, и от одной мысли, что старый пьянчуга попадает в крошечную влажную камеру со стенами, покрытыми черной плесенью, у меня усилилась тошнота. – Я тебя умоляю, Кастан, о каком каземате может идти речь, когда мы говорим об Уилборте? О человеке, который объяснял мне, чем виски отличается от коньяка, и тайком от отца забирал из пансионата для благородных девиц?
Судебный заступник поменялся в лице.
– Тебе удалось что-нибудь вспомнить?
– Просто сделай вид, что ты ничего не слышал об Уилборте. Мне надо подумать, как поступить. Если дядьку повесят, как я смогу с этим жить?
– Как скажешь. – Кастан сжал мои плечи. – Не броди под дождем и возвращайся в карету, мы тут закончим и придем.
Уже на выходе я оглянулась. Нас со Стоммой разделила решетка с толстыми прутьями.
– Я передумала, не спасай Генри. Он должен отправиться на рудники. Не позволяй ему выйти невиновным из дверей Мирового суда.
Мы оба понимали, что я просила Кастана рискнуть реноме, ведь с тех пор, как мы вместе пили за упокой заблудшей души висельника, судебный заступник Стомма не проиграл ни одного дела.
– Хорошо, – не раздумывая ни мгновения, согласился он. – Я сделаю, как ты хочешь.
Не обращая внимания на дождь, я добрела до кареты, забралась внутрь и обнаружила, что Собака все-таки стянула кожаной намордник. Салон не пятнали следы грязных псиных лап, зато он был усеянным ошметками кожанных сидений, сгрызенных питбулем до деревянного основания.
* * *
В особняке ничего не изменилось, и ужин проходил в атмосфере всеобщей неприязни. Кло ехидничала, Эрик огрызался, Ева не поднимала взгляда от тарелки, но если вдруг решалась посмотреть куда-то дальше рогатого канделябра с кристаллами в виде свечей, то неизменно это был Влад, который не замечал или делал вид, будто не замечал тайной слежки. А я исподтишка наблюдала за Уилбортом и пыталась смирить гнев. Дядька выглядел, как обычно, неряшливым и неаккуратным, ронял еду на штаны, капал соусом на лацканы пиджака, часто подливал вина. Он пил жадно, большими глотками. В моих воспоминаниях он выглядел по-другому, сейчас он потерял меру.
Почему он хотел убить меня? В этом не было никакого смысла.
Вдруг Влад осторожно сжал мой локоть, стараясь привлечь внимание.
– А? – вздрогнула я.
– Поешь, – тихо произнес и кивнул на нетронутую тарелку.
– Ладно. – Я положила в рот кусок еды, тщательно разжевала, даже не понимая, что именно ем, но все равно подавилась, и кусок встал поперек горла.
– Тошнит? – немедленно отреагировала Кло.
– Я себя неважно чувствую, – отозвалась, принимая из рук Влада стакан с водой.
– Чего и следовало ожидать! – со злорадным торжеством заявила обвинительница.
– Чего стоило ожидать? Тетя Клотильда, вы говорите загадками, – с раздражением отозвалась я.
