– Что ты делаешь? – неразборчиво пробормотал он мне в рот, когда догадался, что отпускать его не собираются.
Наверное, прямо сейчас стоило закатить глаза и изобразить обморок, тем самым избавив себя от мучительного стыда, ведь если бы от конфуза людей пробирал паралич, то валяться мне недвижимым болванчиком на чистом полу, вымытом неизвестной тетушкой-служанкой. Я отстранилась, набрала в грудь побольше воздуха, чтобы как-нибудь изящно пошутить и сгладить нечеловеческое смущение, но ничего не смогла из себя выдавить.
Неожиданно он схватил меня за локоть, резко развернул, и мгновением позже я оказалась прижатой спиной к дверце гардероба. Влад накрыл мои губы ненасытным и требовательным поцелуем. Не нежный, не осторожный, он точно не боялся причинить мне боль.
– Где ты учился целоваться? – выдохнула я, когда он на мгновение оторвался от меня.
От возбуждения меня трясло, в животе разливалось жидкое пламя, стиравшее стеснительность, подталкивающее к смелым, дерзким ласкам. Его язык ворвался в мой рот, рука жадно скользнула по телу, сжала через ткань чувствительную грудь, и я хрипло застонала от нахлынувшего удовольствия. Воздуха не хватало. Влад отстранился, чтобы перевести дыхание, темным горящим взглядом рассматривал мои губы. Руки судорожно сжимали мою талию.
– Почему ты остановился? – тяжело дыша, пробормотала я, видят Святые, готова сдирать с него одежду.
– Я хочу тебя… Очень… – в его голосе слышалась мука.
– Но что? Договаривай! Твоя фраза подразумевает «но».
– Сначала ты должна вспомнить, что между нами было.
Влад едва ощутимо прикоснулся своими губами к моим горящим опухшим губам.
– Спокойной ночи, нима Вишневская.
Он быстро вышел из комнаты, а я, растерзанная душевно, оперлась руками на крышку стола. Меня трясло.
– А что если я не желаю вспоминать прошлое? Почему я не могу начать все заново? – громко произнесла я, и Горский, очевидно, замер где-то в соседней комнате. – Я ненавижу свои воспоминания. Складывается ощущение, что они из какой-то другой реальности! Ощущение, что я жила в мире с розовыми пони! И этот проклятый дар. Вот ведь врожденное уродство! Каждый раз я вижу, как сильно меня любят, но в действительности меня ненавидят абсолютно все. Ненавидят так люто, что даже нанимают убийц.
– Твой дар показывает только светлые воспоминания, – вдруг произнес Влад.
Я вздрогнула, резко подняла голову. Он стоял в дверях, и высокая подтянутая фигура тонула в полутьме, с какой не справлялись свечи.
– Как-то ты сказала мне, что хочешь хранить только хорошие воспоминания. Но что может быть плохого в жизни богатой наследницы дома Вишневских? Красивая, избалованная принцесса. Ты думала по-другому, нежели я, смотрела на мир другими глазами. Я не сразу осознал, сколько вокруг тебя находилось уродливых вещей, с которыми ты была вынуждена смиряться. Тут невольно захочешь помнить только хорошее.
Некоторое время мы смотрели глаза в глаза.
– Почему ты отверг меня?
– Когда к тебе вернутся воспоминания и если ты решишь, что готова принять меня, то, клянусь, мы убежим на другой край света, где нас никто не знает.
Некоторое время он еще постоял на пороге, а потом развернулся.
– Запомни, Влад, это свое обещание, – произнесла я ему в спину. – Потому что забрать свои слова обратно ты уже не сможешь.
– Я слишком редко даю обещания, чтобы потом о них забывать, – произнес он прежде, чем тихо закрыть дверь.
И почему нас разделяло столько дверей? В его доме – простая белая, в особняке Вишневских – смежная дубовая, а другая, наглухо заколоченная, скрывала наше с Владом общее прошлое. Я научилась не жадничать и не настаивала на многом. Мне было достаточно раскрыть хотя бы одну.
Ту, что разделила нас сегодняшней тоскливой ночью.
* * *
О приезде Кастана мы узнали от питбуля, хрипевшего от лая и кидавшегося на глухой высокий забор. Пса пришлось закрыть в спальне, а дверь запереть на ключ и, судя по тишине, вдруг наступившей в комнате, злопамятная тварь из мести расправлялась с моими домашними туфлями.
– Так и знал, что ты здесь, – резюмировал судебный заступник, развалившись на полосатом диване, судя по всему стоившем дешевле, чем деловой костюм нежданного гостя.
– Ты был в особняке? – тихо спросила я, на самом деле, желая узнать о дядьке.
– Утром Уилборт уехал в лекарский пансионат. Он решил, что ему пора завязывать с виски. Я лично проводил его в кабинет профессора, – словно угадав мои мысли, объявил Кастан.
– Они думают, что я сбежала.
– И они бы сильно обрадовались, если бы не одна существенная деталь.
– Им не понравилось, что я запретила снимать деньги со счета без моей магической печати?
– Нет-нет, – покачал головой судебный заступник и вытащил из внутреннего кармана пиджака сложенное письмо. – Вот поэтому.
– Что это? – нахмурился Влад.
– Приглашение, – последовал ответ. – Для вас обоих. Кстати, нима Клотильда предложила тебе взять Пруденс в качестве дуэньи.
– Зачем мне новая дуэнья? – пробормотала я, а когда развернула лист дорогой бархатистой бумаги с водяным знаком королевского герба, то вопросы отпали сами собой. От приглашений Его Высочества принца Эдмонда Алмерийского не отказывались, потому что и приглашениями они вовсе не были, а настоящими приказами.
Безрассудно влюбленные
«Дорогая моя леди Вишневская, столичный воздух явно не идет на пользу твоей репутации, когда-то бывшей безупречной, поэтому на следующей седмице вас с сунимом Горским ждет номер в гостином дворе в Минеральных Источниках. Вы должны приехать на курорт не позже второго дня…»
Из приглашения от Его Высочества принца Эдмонда
к Анне В. и ее жениху Владиславу Г.
Из окна номера в гостином дворе открывался потрясающий вид на низкие алмерийские горы. Уступы и склоны покрывал жесткий колючий кустарник, издалека казавшийся темно-зеленым плюшевым одеялом. Утро выдалось туманным и прохладным, в изножье гор лежала белесая дымка. Воздух был свеж и едва уловимо пах кардамоном – Влад, как я, предпочитал по утрам кенерийский кофей с этой яркой экзотической приправой.
Мы приехали в середине ночи, но когда я, сонная и разбитая с дороги, заставила себя встать с кровати, натянуть пеньюар и выползти в общую гостиную, он уже сидел за круглым столом, читал какие-то бумаги и прихлебывал кофей.
– Доброе утро, – проблеяла я и зевнула в кулак.
