— Кого выгонять — это решать нам, — чётко заявляет старший сержант.
— Так есть у вас пропуск или нет? — зачем-то вновь спрашивает младший сержант.
— А зачем? — удивляется бригадир чистильщиков.
— Значит, у вас нет пропуска? — тут же заключает старший сержант. В его глазах мгновенно вспыхивает интерес.
— Неужели для уборки мусора нужен пропуск? — недоумевает Кожумяка.
— Ничего не знаю, нам велено проверять все машины, следующие на гору, — говорит старший и приказывает младшему, — иди проверь.
Младший сержант обходит машину и, удостоверившись, что в ней ничего, кроме мусора нет, даёт отмашку.
— Ладно, проезжайте! — разрешает старший.
Тропинка приводит Эмму и Мару к старой цветущей груше. У неё широкий, как у дуба, шершавый ствол и огромное сквозное дупло. Как будто груша насквозь была прострелена когда-то пушечным ядром.
Эмма с любопытством заглядывает внутрь. На самом дне дупла она замечает сложенный вдвое листок бумаги.
— Смотри, тут какая-то записка.
— Не трогай ничего, — предупреждает её Мара.
Но поздно: Эмма уже вынула записку и разворачивает её. На листке корявыми печатными буквами написано:
«Если вы не знаете, зачем сюда идёте, лучше поверните назад».
— Странная какая-то записка, — недоумевает Эмма.
— Брось её назад!
Эмма бросает записку в дупло.
— А ты знаешь, зачем идёшь сюда? — как бы между прочим спрашивает её Мара.
— А ты? — вопросом на вопрос отвечает Эмма.
— Я знаю, — уверенно отвечает Мара.
— И я тоже… — с заминкой признаётся Эмма, — знаю.
Они идут дальше вверх по тропинке. Вскоре пологий подъём заканчивается, и девушки выходят на большую лужайку, от которой влево и право убегают узкой полосой два суходольных луга.
С высоты это выглядит, как две половинки широко раскрытых ножниц. Степные полосы как бы разрезают на части покрытую лесом платовидную верхушку горы. Вдоль всего луга, заросшего ковылём, пыреем, люцерной и пурпурной скорнозерой, цветки которой пахнут ванилью, пролегает грунтовая двухколейная дорога, длинная и прямая, как проспект.
— И куда она ведёт? — спрашивает Эмма.
— Она никуда не ведёт, — коротко отвечает Мара.
— Как это никуда?
— Это как бы граница.
— Граница?
— Ну, да. Она отделяет Девичью от остального мира. Это Прямая дорога.
— Что, она так прямо и называется?
— Ну.
— Прикольно, — удивляется Эмма и, как бы невзначай, спрашивает, показывая рукой в сторону вышек, — а Лыбедь ведь в той стороне?
— В той, — кивает Мара. — То место вообще усеяно трупами.
— Как это? — пугается Эмма.
— Там сто лет назад людей вешали, — объясняет Мара, — казнили там всяких преступников. А трупы рядом закапывали. Это была киевская Голгофа. Вон там, где сейчас стоят пять вышек, — показывает она рукой, — раньше стояли восемь виселиц. На одной из них и повесили Богрова.
— Какого ещё Богрова? Который убил Столыпина?
— Ага. Причём Столыпина похоронили в Лавре, а Богрова закопали именно здесь на Лысой горе. Он вообще был гением злодейства. Сообщил охранке, что премьер-министра убьют в оперном театре. Вот его и приставили того охранять. А Богров вместо этого приставил пистолет к его груди. Потом его так и казнили в чёрном фраке, в котором он пришёл в театр. С чёрным колпаком на голове.
— Какой ужас, — сочувственно произносит Эмма и передёргивает плечами, — то есть, получается, это и есть дорога на Голгофу?
— Да, Прямая дорога на тот свет, — кивает Мара, а затем неожиданно спрашивает, — а зачем тебе Лыбедь?
— Да так просто… короче, — вновь запинается Эмма.
— Задумала жизнь себе сделать короче?
Застигнутая врасплох, Эмма признаётся:
— Да.
— Хочешь сброситься там с обрыва?
— А… как ты догадалась?
— Ну, глядя на тебя, догадаться не трудно. Тем более, что место это всем известное. Только зря ты туда собираешься!
— Это почему же!
— Да потому что над Лыбедью нет никакого обрыва. Там густой лес и покатый спуск.
— Да ну? — сомневается Эмма. — А мне сказали, там крутой обрыв.
— Тебя ввели в заблуждение. Это всё сказочки. Может, там, кто и кидается вниз, да только никто ещё не погиб.
— Блин, — с сожалением произносит Эмма, — а я уже так настроилась!
— Ты извини, конечно, но лишать себя жизни из-за какого-то придурка — это бред. Нашла ещё причину! Брось курить — и всё, никаких проблем!
— Но в том-то и дело, что я не могу бросить. Я уже сто раз бросала. А как только у меня стресс, тут же начинаю снова, — она вновь привычно тянется в сумку за сигаретой.
— А у тебя что, сейчас, стресс?
— А ты как думала? — закуривает она. — Только я настроилась идти к этому самому обрыву, а тут такой облом.
Поднявшись на гору, бригадир приказывает чистильщикам:
— Сложить всё сюда и построиться!
Парни тут же складывают свои лопаты, мётлы, пилы и грабли на боковую полку мусоровоза и выстраиваются перед своим командиром. Потирая густые усы, Кожумяка обращается к байкеру Муромскому:
— Это все, Илюша?
— Да.
— А где остальные?
— Выбыли из строя.
— Помнится, год назад вас было в два раза больше.
— Я объехал всех, — отвечает Илья Муромский, — но за это время лишь десять человек остались трезвыми, включая меня и Злого. Остальные не выдержали.
— Ясно.
— Трое пристрастились к пиву, — продолжает отчитываться Муромский, — двое закурили, ещё двое соблазнились дурью, а один увлёкся экстази.
— Да, — недовольно тянет бригадир, — с такими темпами ещё через год в нашем городе не останется ни одного трезвого. А твоя девушка как, Алёша? — вздохнув, обращается он к Поповичу. — Удалось её вернуть на путь истинный?
Злой тяжко вздыхает и, потупив глаза, качает головой.
Стоящий с краю Добрыня разъясняет:
— У них любовный треугольник: он любит её, а она любит сигарету.
— А ты кто такой? Новенький? — замечает его Кожумяка.
— Это Никита, — представляет его Злой. — Из моей школы парень. Но все его у нас Добрыней кличут.
— Добрыней? — удивляется Кожумяка. — Это хорошо, что тебя так кличут. Готов, Добрыня, сразиться с трёхголовым Змеем-дурманом?
— Всегда готов, — добродушно пожимает плечами Добрыня.
— Ну, ладно, — вздыхает Кожумяка, — я думаю, всем ясно, зачем мы сюда собрались?
— Всем, — нестройно отвечает отряд.
— Какая перед вами на сегодня стоит задача? — останавливает бригадир свой взор на Злом.
