― А за невесту кто будет?
― С каких пор ты у меня спрашиваешь? ― приподняла я бровь. ― Панночка, помнится, чернявая была. Кто там у тебя из девочек побрюнетистей? Василиса?
― Нет, Василиса недавно в рыжий покрасилась, ― скривился креативный директор.
Он рыжих недолюбливал, а Васька, с которой он почти замутил служебный роман, но в последний момент передумал, явно решила отомстить Сеньке за его кобелиное непостоянство, вот и стала рыжей ― назло врагам.
Надо будет, кстати, заглянуть к девчатам в рекламный, попить чайку, поболтать по душам. Заодно и новый имидж нашей главной красавицы лично заценю.
― Тогда Властелину бери, ― я пожала плечами. ― И вообще, парики для чего придумали? У нас, кажется, лежат в гримерке два ― черный и блондинистый ― еще с тех пор, как мы Белоснежку с Краснозорькой косплеили.
― У Васьки аллергия на клей, а Власта не согласится, ― Сеня закинул ногу на ногу, начал раскачиваться на стуле. ― У нее жених на религии слегка подвинут, может и бросить за такие фортели.
― И что мне теперь ― самой в гроб ложиться?! ― возмутилась я.
Получился оксюморон.
Петрович хрюкнул. Сеня сверкнул на меня небесно-синими глазами, начал что-то быстро строчить в своем блокнотике, саркастически ухмыляясь.
― Ну, в буквальном смысле слова, наверное, не надо, ― поспешил вмешаться Игнатьич. ― А так, для картинки ― чем ты, Матрена Ильинична, сама не модель?
Модель из меня нестандартная. Впрочем, на роль панночки ― самое то. Выпуклости все, какие надо ― на месте, и выступают заметно. Волосы каштановые, почти черные. Глаза ― темно-карие, с поволокой.
Штатных сотрудниц с навыками актерского мастерства, кроме Василисы и Властелины, у меня не было. Сама я тоже далека от театра, хотя артистка, говорят, та еще… Впрочем, лежать молча, не двигаясь, никакого мастерства не требуется. Только терпение и крепкий мочевой пузырь. По всему выходило, что проще действительно самой в белое платье нарядиться да полежать-отдохнуть пару часов в красивой белой домовине, чем искать человека на стороне, да еще и за моральные издержки переплачивать.
Так и случилось, что уже через десять дней я, забросив все прочие дела, выдвинулась с командой гримеров, операторов и подсобных рабочих на съемки в недалекий пригород, где отыскалась неплохо сохранившаяся, но отчего-то до сих пор пустующая церковка с невысокой колокольней. Не знаю, к какой епархии она принадлежала, но внутрь нас пропустил самый обычный сторож ― в резиновых сапогах, в ватнике поверх тельняшки и вязаной шапке на засаленных волосах.
Внутри было пусто, гулко, пыльно и светло ― то, что доктор прописал. Я одобрительно подняла большой палец вверх, показывая Сене, что он со своей задачей справился на отлично.
Пока помощники заносили и расставляли реквизит ― переоделась в углу за ширмочкой, которую внесли первой, и вышла из-за хлипкой загородки уже в белом наряде невесты, с флердоранжем в волосах и в шитых серебром черевичках.
― Ну, вылитая панночка! ― восхитился Сеня.
Он, как главный по креативу, уникального события пропустить никак не мог. Сама же начальница сниматься выехала! Такого уж лет пять не случалось.
― Поговори мне еще, ― проворчала я беззлобно. ― Помоги лучше на лафет влезть и улечься, ничего не уронив.
― Завсегда рад, Матрена Ильинична! ― Сеня поклонился, подал мне руку, подвел к постаменту, на который как раз установили нарядный, обитый изнутри белым атласом гроб. ― А давайте-ка я вас подсажу…
Креативный директор подхватил меня под пятую точку, с нарочитым кряхтением приподнял и опустил прямиком куда требовалось.
― Укладывайтесь, Матрена Ильинична, ― выдохнул он, стряхнул щелчком с рукава синего блейзера невидимую пылинку, а потом лично укрыл меня белой кружевной накидкой. ― Можете уже и глазки закрыть. Надо посмотреть через камеры, чтобы тени от ресниц красиво падали.
Ресницы от природы мне достались самые обычные ― не сильно длинные, не сильно густые. Хорошо хоть темные. Но для съемок их оказалось недостаточно, так что гримерша Анечка шустро приклеила мне искусственные. Вот после этого я глаза открыть не смогла бы, даже если бы захотела: непривычные ощущения вызывали резь и слезотечение при малейшей попытке взглянуть на окружающий мир.
― Сейчас вот еще щечки белилами припудрим, ― хлопотала вокруг Анечка, щекоча мне щеки и лоб огромной пушистой кистью. ― Совсем хорошо выйдет!
Не знаю, как там оно вышло, но вскоре меня разукрашивать перестали. Завозились, заговорили рядом, выставляя свет, споря о чем-то на своем профессиональном жаргоне.
Я же, лежа и ничего не делая, потихоньку согрелась, расслабилась. Даже похихикала над собой: вспомнила бабка, как молодой была! Потом почувствовала, как навалилась вдруг годами накопленная усталость. Шутка ли ― с тех пор, как семь лет назад открыла собственное рекламное агентство, я ни разу толком в отпуске не была! Вот и сморило меня потихоньку. Знакомые голоса отдалились, превратились в ненавязчивый убаюкивающий гул. Мысли стали невесомыми, а потом и вовсе исчезли. Я уснула.
2. Пробуждение
Проснулась я оттого, что кто-то нагло и настойчиво пытался влезть в мое декольте. Причем бережными горячие прикосновения назвать никак не получалось.
― Сеня, прекрати! ― не открывая глаз, я махнула рукой, желая оттолкнуть своего главного креативщика.
Ну, а кто еще мог так нахально распоряжаться телом своей начальницы? Анечка не посмела бы…
Вместо довольного мужского гогота услышала обиженный писк и звук, как будто в стену бросили туго набитой подушкой.
― Это что было? ― Я с усилием разлепила веки, проклиная про себя искусственные ресницы.
Обнаружила, что нахожусь в кромешной тьме, слегка подсвеченной откуда-то снизу нежным золотистым мерцанием.
Мерцание начало подниматься, приближаться, становиться ярче. Будто кто-то поднимал с пола большую свечу или целый канделябр.
― Какого хрена вы придумали?! И сколько я тут уже разлеживаюсь, что за окнами стемнело совсем? ― подпустив в голос строгости, спросила я в сторону сияния.
― Живая! Мартелла! Получилось! ― пропищал тонкий, какой-то даже мультяшный голосок.
Из-за края гроба показалось нечто небольшое, нервно трепещущее крылышками и лучащееся слепящим светом.
Херувимчик? Нет… Очертания вроде не те. Глаза слезились, влага застилала взор, и рассмотреть крылатое чудо никак не удавалось.
― Ребята, прекратите!
Существо, не обращая внимания на мой недовольный командный тон, бросилось мне на грудь.
Я, не будь дура, резко отмахнулась.
Сияющая тушка, получив славный пендель, с воплем отлетела куда-то во тьму и, судя по звуку, снова шмякнулась об стену, а потом тихо сползла по ней.
― Нет, ну это уже не смешно. Я встаю, ― предупредила свою зарвавшуюся банду шутников, повертела затекшей шеей, схватилась за края домовины и попыталась сесть.
Тело повиноваться не спешило. Оно вообще ощущалось непривычно слабым, легким и, кажется, очень-очень холодным.
Меня пробил озноб. Руки просигналили, что они держатся вовсе не за дерево, обитое атласом, а за что-то твердое, грубо сработанное и отнимающие последние крохи тепла. Когда-то мне приходилось держаться поздней осенью за прутья чугунной ограды. Тогда ощущения были похожие. Но это что получается? Меня, спящую, переложили из белой дощатой домовины в какой-то железный ящик?!
― Эй, тут есть кто-нибудь? ― позвала я в темноту, пытаясь нащупать край кружевного покрывала.
Не то чтобы надеялась, что тонкая до прозрачности ткань меня согреет, но хотя бы убедит, что все происходящее ― не дурной сон.
― Мартелла, ты злая девчонка! ― услышала в ответ жалостливый всхлип. ― От второй сущности так не избавишься!
Я с трудом уселась. Отыскала взглядом единственный в помещении источник света. Поняла, что ошиблась: это был не херувим. Это был птеродактиль. Маленький, размером с детский трехколесный велосипед, светящийся птеродактиль! Ну, или какой-то похожий ящер с крылышками. Еще и говорящий. Электронная игрушка? Так заморачиваться даже Сеня не стал бы, при всей любви креативного директора к тупым розыгрышам!
