― Ты кто? ― уставилась на ящера в изумлении.
Раз больше никто не отвечает, попытаюсь хоть у него выяснить, что происходит.
Птеродактиль отлепился от стены. Встрепенулся, помахал крыльями ― перепончатыми, с когтями на сгибах.
― Судя по всему, я ― самый невезучий недодракон в мире, ― пропищал он ворчливо. ― Мало того, что моя человеческая часть решила расстаться с жизнью, так при воскрешении, видимо, еще и память потеряла.
― И где теперь эта несчастная? ― я снова попыталась оглядеться по сторонам.
Шея отозвалась резкой болью. Я даже застонала сквозь зубы и принялась растирать спазмированную мышцу.
Птеродактиль взлетать и бросаться на меня больше не пытался. Сидел, нахохлившись, на полу и трагически вздыхал, разевая зубастую пасть.
― Мартелла, если ты решила пошутить, то сейчас не самое подходящее время, ― сообщил он. ― Через пару часов настанет рассвет и за нами придут.
― Кто придет? Зачем придет? ― не поняла я.
Мне вдруг стало страшно. Нет, а кто бы не испугался на моем месте? Легла полежать при свете дня, в заброшенной, но все же христианской церкви, в компании десятка давно знакомых сотрудников, которые были мне друзьями и отчасти даже семьей. Очнулась ― в темноте, в чугунном ящике, в обществе говорящей крылатой рептилии!
― Хоронить придут. Твои бренные останки. И мои, между прочим, тоже! Я ведь без тебя тоже того… Лапки протяну и хвост откину.
По поводу лапок и хвоста я бы даже посмеялась, но крылатый ящер был трагически-серьезен, да и в целом обстановка к веселью располагала мало.
― Ну, живой-то не похоронят? ― с надеждой уточнила у говорящей рептилии.
― Всего пару часов назад ты считала, что брак с делесом Грэдигом хуже смерти. Передумала, значит? ― Осуждающие нотки в голосе ящера стали еще более явственными. ― Готова себя заживо похоронить в его мрачном замке?
Хоронить себя я была не готова ни в каком виде.
― Боженька, миленький, если это сон, то я хочу проснуться! ― прошептала, истово крестясь.
Не помогло.
Дракончик посмотрел на меня непонимающе, но, похоже, решил, что я просто обмахиваюсь рукой.
Я попыталась вспомнить, как можно убедиться, что все происходящее ― реально. От души ущипнула себя за бедро. Ауч! Больно… И бедро какое-то неродное: слишком уж худое и жилистое. А я, пусть и не пампушка, но дама в теле.
Ладно. Допустим! Просто допустим, что я не сплю, и вот этот говорящий птеродактиль вполне реален и говорит правду.
― Замуж ― не хочу. ― Сообщила я ему. ― Есть идеи, как сбежать от жениха? И, кстати, кто меня за него сосватал?
― Неужели? ― ящер встрепенулся. Засиял пуще прежнего. ― Ты в самом деле готова прислушаться к голосу разума?
― Излагай давай, недодракон несчастный.
― За недодракона ― ответишь, ― тут же фыркнул мой собеседник. Как будто сам себя пару минут назад не обзывал теми же словами. ― За делеса Грэдига тебя твой отец сосватал, впрочем, с полного согласия мачехи.
― За что он меня так? ― изумилась я.
Если мой сон ― болезненная фантазия по мотивам сказки о Золушке, то батюшка должен бы меня любить. Все не по-людски, все неправильно!
― И это забыла? Ты ― величайшее разочарование в его жизни, Мартелла! Он рассчитывал, что ты родишься высшей драконицей. Ну, или драконом. А ты явилась на свет такой же разделенной, как он сам, хотя твоя мать была Истинной.
― Матушку я тоже разочаровала?
Дракончик вздохнул и слегка повел крыльями, изображая пожатие плечами.
― Увы и ах! ― драматично провозгласил он. ― Для экти Каисы мы с тобой оказались постыдной ошибкой молодости, о которой она предпочла забыть сразу, как разрешилась от бремени и поняла, что крыльев ее дочери не видать.
Признаться, после этого рассказа мне стало по-человечески жаль бедняжку Мартеллу, которая провинилась перед родителями лишь тем, что родилась не такой, как им хотелось бы.
― И теперь неугодную дочь решили сбыть с рук, ― пробормотала я вслух.
― Что с тобой? Ты о себе как о ком-то другом говоришь! ― напрягся дракончик. ― Впрочем, некогда. Бежать надо. Уходить!
Уходить ― значит, уходить. А то, неровен час, и правда придут, схватят, выдадут замуж не пойми за кого. Объясняться с дракончиком, что я ― не Мартелла, потом буду. Если раньше не проснусь.
― Куда бежать-то? ― Я подвигала руками, ногами, убедилась, что они слушаются, и с кряхтением выбралась из чугунной ванны, заменившей Мартелле гроб.
Дракончик к этому времени немного очухался от удара об стену. Вспорхнул с пола, присел на дальний край ванны ― подальше от моих рук и даже ног.
― Драться больше не будешь? ― переспросил на всякий случай.
― Не буду. Прости. Это от неожиданности, ― покаялась я.
― Ладно, давай к делу. Тебе переодеться надо. В таком виде ты каждому встречному в глаза бросаться будешь. Сразу заподозрят неладное.
Я оглядела себя. Теперь, когда говорящий птеродактиль подобрался поближе и заменил мне торшер, это было несложно. К тому же, резь в глазах прошла, слезы высохли.
…И навернулись снова!
Платье на мне было белое ― но далеко не такое пышное и нарядное, как то, свадебное, в которое я нарядилась перед съемками. Теперешняя моя одежда больше походила на простенький погребальный саван, к тому же, испачканный сажей. А под саваном обнаружилось тощее тело несформировавшейся девочки-подростка: ножки-веточки, ручки-прутики. Полное отсутствие груди и впалый, едва не прилипающий к позвоночнику, живот.
― Кормить Мартеллу любящие родственнички вообще не думали?! И сколько ей… тьфу ты, сколько мне лет?
Я попыталась оттереть следы сажи с ладоней. Похоже, чугунную бадью использовали для сжигания… Чего? Кого?!
― Тебе почти девятнадцать, моя беспамятная человеческая половинка. За общий стол тебя не сажали. ― Дракончик развел крыльями. ― Что перепадало от кухарки, то и ела.
― Значит, еще и кухарка ― скряга, ― постановила я. ― Так во что ты мне переодеться предлагаешь?
― Я все продумал, пока ты тут… в себя приходила. ― В голосе моего собеседника появились хвастливые нотки. ― Тебе надо пробраться в гардеробную брата и позаимствовать у него дорожный костюм. Роста вы одинакового, хотя он тебя на четыре года моложе. А что слегка свободна одежда в плечах и в поясе будет ― то не беда. Главное, сможешь себя за парня выдать!
Спрашивать, для чего мне парнем прикидываться, я не стала. И без того понятно: если тут дочек насильственно замуж выдают, значит, женщины в этом обществе ― существа бесправные.
― Дорогу в комнаты брата не помню. Может, сам за ней слетаешь? ― Я сползла с каменного алтаря, на котором стояла чугунная ванна, схватилась за ее край: меня пошатывало от слабости, а ноги не хотели гнуться.
― Не могу! У меня лапки! ― Противный птеродактиль взлетел со своего насеста и продемонстрировал мне когтистые трехпалые ноги. Две штуки. ― Видишь? Как я, по-твоему, и сидеть, и выбирать одежки буду? А дорогу покажу. Все равно отсюда выбираться надо.
― Слушай, а родственники не удивятся, когда пустой гроб обнаружат? ― озадачилась я. ― Не начнут нас искать?
― Об этом я не подумал. О! Надо в него каких-нибудь тряпок и отбросов с кухни накидать. Я их сожгу, и никто ни о чем не догадается!
Дракончик полетел куда-то во тьму. Я заторопилась следом. Света, исходящего от моего провожатого, хватало только для того, чтобы я видела каменные плиты под ногами. По бокам все тонуло в густой вязкой тьме.
Мы выбрались из помещения и оказались на свежем воздухе. На улице, несмотря на ночное время, было немного светлее. Впрочем, оглядываться по сторонам все равно было некогда.
― Здесь рядом, ― дракончик метнулся направо. ― Сразу за кухней отхожее место для прислуги, а рядом ― куча мусора. Очистки всякие, обломки, тряпки старые…
Всякое в моей жизни было, но в отбросах копаться, признаюсь, не приходилось. Однако, глаза боятся, а руки делают. Как говорит мой завхоз Игнатьич, «жить захочешь ― не так растопыришься!»
Насобирав полную охапку тряпья, очистков и обглоданных костей, я под горестные вздохи дракончика вернулась в местный семейный крематорий, разложила отходы ровным слоем по всей длине чугунной ванны и махнула ему рукой:
