— Та к надо, — тихо сказала Анату, — вам это необходимо, поверь мне.
— Да чушь собачья! — проревел я. — Бред, понимаешь? Бред. Когда я был маленьким и видел явную несправедливость этого мира, я не ныл маме или папе, а уходил на улицу, садился на лужайке подле нашего дома и смотрел на звезды. И знаешь, какой вопрос мучил меня больше всего? Знаешь. Ты ведь всё знаешь, ты читаешь мысли.
Я говорил с Богом, даже не зная, как он выглядит, но свято веря в Высшее Присутствие. Я спрашивал его: почему мир так несправедлив? Почему боли и страдания нам выпадает больше, чем счастья и любви? Почему этот мир рвёт нас на части?
— Ты был очень умным ребенком, Теди, — попробовал пошутить Хат, покрепче обнимая меня за плечо.
— Дело не в этом, — ответил я, — ну всё же, ответьте мне, умники, вы же боги! Почему всё так несовершенно?!
— Милый, — ласково погладив меня по голове, сказала Анату, — если бы не боль и страдания, вы бы не становились чище, лучше, а самое главное — сильнее.
— А вам не приходило в голову, что пока вы получите более чистых и более лучших людей, сотни, а то и миллионы умрут, не пройдя всего отведённого им пути лишь потому, что им не хватило сил, смелости, или простого везения?!
— С генетической точки зрения мы просто проводили естественный отбор.
— Знаешь, любимая, уж очень мне не нравятся ваши методы ведения дел.
— По-моему ты просто в дурном настроении, — заметила Анату.
— Может ты и права, но ты ведь не станешь отрицать, что всё, что я сейчас сказал — чистая правда? И всё, что вы делаете, вы делаете не идеально?
— Время покажет, — усмехнулся Хат, — ждать осталось недолго.
— Что ж, посмотрим… Надеюсь, что я и правда ошибаюсь.
— Пришли, — сказал Гурам, идущий впереди нас.
Мы остановились у небольшого одноэтажного домика, окруженного редким самшитовым забором. Возле раздолбанной калитки стоял чумазый довольный мальчуган.
— Анзорик, иди в дом, — потрепав его за вихры, широко улыбнувшись, сказал Гурам, — это мой сын.
— Я думал ты с осликом близок, а у тебя оказывается семья... — сказал я.
— А, — махнул рукой Гурам, — достали вы со своими стереотипами, туристы! Раз горец, значит у него секс либо с овечкой, либо с осликом.
— А что, чистая ложь?
— Были случаи, — стуча кепкой по колену, ответил Гурам, — но неужели ты думаешь, что если у меня есть поблизости красивая молодая женщина, я буду дарить ласки своему ослику?
— Логично, — согласился я.
Мы прошли через калитку и оказались на заднем дворе. Возле стены дома стоял мангал, на котором жарился шашлык, запах от которого проникал даже через шлем спецкостюма.
— Ааа, вкуснятина... — заметил я, невольно облизываясь.
— Папа привёл космонавтов! — послышался из дома звонкий детский крик, и на крыльцо вышла женщина. Видимо то, что Гурам называл красивой молодой женщиной, выглядело именно так. Около ста двадцати килограмм весом, невысокого роста и с ощутимыми усиками над верхней губой.
— Кого ты привёл? — на местном наречии спросила женщина.
Я порадовался, что в наших спецкостюмах встроены универсальные переводчики.
— Я принял их за туристов, но эти люди находятся здесь, чтобы спасти наш мир от инопланетян, — на том же наречии ответил Гурам.
— Спасают мир, говоришь? От инопланетян?! Совсем из ума выжил? Это же наверняка туристы!
— Сама дура! — грозно махая пальцем, сказал Гурам. — Ты когда-нибудь видела туристов в таких костюмах?
— Откуда ты их взял? Поймал на своих минах? — спросила жена.
— А где же ещё!
— Ты уверен, что это не туристы?
— Уверен. Туристы не прыгают с военных самолётов с парашютами.
— Ты заметил наш самолёт? — удивился я.
— Ты знаешь абхазский? — удивился Гурам.
— Немного знаю, — смутился я, как будто меня застукали за чем-то неприличным.
— Ладно, — махнул рукой хозяин дома, — час поздний, поэтому поужинаем, чем Бог послал, и ляжем спать. Мы обычные крестьяне: ложимся рано и встаём рано.
Сняв с себя шлемы и умывшись чистой холодной водой, поднятой из колодца, мы прошли за стол. Усевшись на грубых деревянных лавках, мы с неподдельным удивлением разглядывали ломящийся от различных яств стол.
— Они поставили на стол всё, что у них есть, — шепнула мне на ухо Анату, — это бедные, но очень хорошие люди.
— Поэтому они ловят туристов на минах?
— Каждый зарабатывает на хлеб как может, — сказал Хат, — разве не этой аксиоме ты следуешь всю свою жизнь?
— Оултер, грязный говнюк, перестань рыться в моих мозгах!
— Было бы в чём рыться, — обиделся Хат.
— Придурок!
— Сам такой!
— Может, заткнётесь? — прошипела Анату.
Достав из наколенного кармана нашу наличность, я отсчитал пять тысяч долларов и, встав со скамейки, подошёл к Гураму.
— Держи, — протягивая ему деньги, сказал я.
— Я не возьму! — отскакивая от меня, сказал он.
— Это за твоё гостеприимство.
— Моё гостеприимство — это моя дань хорошим людям, и не более того.
— С чего ты взял, что мы хорошие люди?
— Если вы не туристы, а вы не туристы, значит вы — хорошие люди; другим в нашей стране делать нечего. Иначе вы были бы с оружием в руках, или приехали бы на больших чёрных машинах с московскими номерами.
— Не любишь русских?
— Я не люблю тех, кто зарабатывает на боли моего народа, скупая по дешевке разрушенные отели, землю и дома.
— Возьми деньги, Гурам, я нанимаю тебя на работу. Мне будет нужен проводник, знающий эти места.
— Таких денег у нас проводникам не платят.
— Не знаю, как у вас, а у нас в Америке такие расценки. Та к что бери, а не то хороший человек обидится. Да и притом, не такой уж я и хороший, у меня есть пистолет, — показывая на оружие, которое мне дал Морелли, сказал я.
— Умеешь ты уговаривать, — широко улыбнулся Гурам, забирая деньги.
— Я знаю.
Похлопав меня по плечу, он сел за стол. Я последовал его примеру, тем более что жена абхаза уже принесла шампуры с аппетитно дымящимся на них мясом. Увидев в руках мужа пачку наличности, она искренне улыбнулась и кажется по-настоящему прониклась к нам симпатией. Их маленький сын сидел у Хата на коленях, в его шлеме, и дико хохотал.
«Наш юный бог ладит с детьми, — заметил про себя я. — И это добрый знак. Видимо, не так уж он и плох».
Мы приступили к трапезе. Теперь я точно стану фанатом кавказской кухни; никогда в жизни не ел ничего более вкусного. Хотя наши именитые американские диетологи, увидев ту несочетаемость продуктов, из которых были приготовлены эти блюда, наверняка взвыли бы в голос. Мне очень понравился пирог с сыром, который хозяева называли то «нарта», то «хачапурь», а также фасоль в остром соусе под названием «лобио». Пища была острой, соленой, но очень вкусной. Пили мы домашнее вино, по сравнению с которым то, что я дегустировал из лучших погребов Франции, платя по тысячу долларов за бутылку, показалось бы дешевым виноградным сиропом.
Наевшись от пуза, я поблагодарил хозяйку за прекрасный ужин и, взяв за руку разомлевшую от еды Анату, пошёл на выделенный нам сеновал. То , чем мы с ней занимались этой ночью, читайте в следующем номере журнала «Плейбой» в рубрике «Лучшие ночи наших читателей».
Утро встретило меня большими зелёными мухами. Сидя на всех открытых участках моего тела, они творили свои гнусные мушиные дела, а так как наши с Анату спецкостюмы аккуратно валялись по всему сеновалу, открытых участков моего тела было предостаточно. Раздавив на себе десяток насекомых, я, брезгливо морщась, пошел мыться, забыв надеть спецкостюм, чем несказанно порадовал маленького Анзора, который, сидя на дереве, стал кидать в меня яблоками.
— Ух, я тебе! — помахав пальцем, прикрикнул я.
— Дядя голожопый! — радостно закричал тот. Быстро смыв с себя трупы мух, я забрался в спецкостюм.
Анату уже проснулась и теперь, сонно хлопая глазами, осматривалась вокруг себя.
— Что ты сделал со мной этой ночью? — встав на ноги, спросила она. — Я еле хожу.
— Такая у нас мужчин серьезная работа... — грустно сказал я.
— Ты первый, после кого я чувствую себя инвалидом.
— Комплимент принимается. Одевайся, а то тебя увидит Анзор и его половое созревание наступит лет на десять раньше.
— То же мне, проблема, — хмыкнула Анату. — Главное, что созреет.
— И это мне говорит вершительница высокой морали! Богиня, чёрт побери!
— Я хочу спать, — капризно надувая губки, сказала она.
— Цыц! — прикрикнул я. — А то ведёшь себя как какая-то человеческая женщина.
— Я и есть женщина, — обижено сказала она, — ну, допустим, не совсем человеческая… Уже и покапризничать нельзя!
— Можно, но не нужно. У нас в мире, между прочим, военное положение, а значит, женщины должны быть собранными и боевыми.
— Иди ты в задницу! — совсем уж по-человечески сказала Анату.
