— Скоро в Медном царстве будем, — начала она, — а там и с Елисеем свидишься, огнецветку отдашь.
— Угу, — сонно пробурчал Ваня и покосился на клетку со зловредной птицей, которая оставила в его памяти только мрачные воспоминания.
— А там, — продолжала волчица, — и Светлояру увидишь.
— Светлояру‑то? — мигом проснулся Иван. — Это да, увижу.
— Увидишь, — медленно проговорила Веста, и Ване почему‑то показалось, что в ее голосе проскользнула грусть.
Он насторожился:
— Что ты?
— Ничего, — быстро ответила волчица, — за тебя радуюсь. Невесту наконец получишь.
— Да, невесту… — Ваня ненадолго задумался, — только почему невесту? Мы с ней не собирались пожениться.
— Как это? — удивилась Веста. — Ты же ее любишь.
— Люблю… — еще задумчивее произнес Иван и будто бы с удивлением переспросил: — Люблю?
— Любишь, — подтвердила волчица подозрительно дрожащим голосом, — иначе зачем бы ты отправился в такой путь!
Ваня не ответил, стараясь правильно подобрать слова. Наконец он со вздохом сказал:
— Я не знаю царевну Светлояру. Я знаю Свету, с которой мне было хорошо и спокойно. И любовь моя к ней спокойная. Я не готов на подвиги и безумные поступки ради нее. И я не впаду в печаль, если ее со мной нет.
— Но ведь ты, — Веста не могла поверить, — ведь ты уже совершил подвиг и безумство! Ты отправился в путь, и не просто куда‑то, а сам не зная куда! Ты столько повидал и столько сделал для того, чтобы быть с ней! Ты не можешь ее не любить.
— Не могу, — согласился Иван, — и мне сложно объяснить тебе то, что я сейчас чувствую. Я любил и люблю не саму Светлану, и тем более не царевну Светлояру, я люблю быть с ней, я люблю покой и уют рядом с ней. Я люблю не человека, а чувства. Чувства, которые он у меня вызывает. А Светлана вызывает у меня уверенность в том, что и завтра все будет так же спокойно. Но чем дольше я здесь, — тут Ваня тяжело вздохнул, — тем больше я понимаю, что мне уже не нужен покой. Я изменился. Мне теперь не стать прежним. И самое главное, что я здесь понял, это то, что мой путь стал важнее цели. Важнее Светлояры. Кроме того…
Он замешкался, волчица нетерпеливо спросила его:
— Что ты хотел сказать?
— А, неважно, — отмахнулся Ваня и с улыбкой добавил так тихо, что она не смогла расслышать: — А кроме того, я встретил тебя…
Веста замолчала. Быстро бежала она по ковыльному ковру, жадно вдыхала аромат травы, запах свежего ветра, теплой земли. На шаг позади волчицы скакал Пересвет, порядком измученный дорогой. Он плохо спал ночью, несколько раз просыпался и беспокойно осматривался по сторонам, часто задерживал взгляд на спящей царевне и, улыбаясь, снова ложился на пол. Крепко задремал он только после третьих петухов, но тут уже потихоньку начало рассветать, проскакал далеко за серебряными стенами красный всадник, и взошло солнце. С тяжелой головой и слипающимися глазами оседлал Пересвет верного своего Хранимира, хотел плеснуть в лицо холодной водой, но решил, что не стоит терять время на такие мелочи, а теперь вот жалел. Сухой степной воздух усыплял, от начинающейся жары сильно клонило в сон. Царевич Пересвет клевал носом, тряс головой, но ничего не помогало, перед глазами было только какое‑то белесое марево, мысли путались, и ему приходилось делать значительные усилия, чтобы удержаться в седле.
— Ты ничего не слышишь? — Голос волчицы был тревожный.
— Что, — с трудом ворочая языком, спросил Пересвет, — что такое?
— Ничего, говорю, не слышишь?
Пересвет прислушался, но не услышал ничего, кроме шелеста травы.
— Ничего, — вяло произнес он, — ничего нет.
— Эх, — досадливо пробурчала Веста и обратилась к Ване: — А ты что‑нибудь слышишь?
— Нет, — ответил Иван и тут же насторожился. — Погоди‑ка! Кажется, что‑то слышу!
— Ну что, что, — торопливо спросила волчица, — что именно?
— Кажется, — осторожно сказал Ваня, — кто‑то песню поет. Или просто громко ругается.
— Ругается, — подтвердила Веста, — и хорошо, однако же, ругается!
Тут наконец и Пересвет различил сначала какой‑то невнятный гул, а потом, подъехав поближе, и обрывки разговора.
— Да ты чего творишь, дурная твоя голова! — вопил громкий женский голос, одновременно и ругая, и вразумляя кого‑то. — Я тебе что говорила, пенек ты эдакий? Говорила: раздобудь нам хворосту! Ты на кой целое дерево приволок, злыдень? Чего я теперь с этим бревном делать буду?!
Приглушенный бас что‑то ей отвечал, но что именно — слышно не было.
— Ты чем думал, олух? — не унималась дама. — Где ты посреди степи топор возьмешь?!
Ваня наконец узнал и голос, и манеру говорить и радостно зашептал на ухо волчице:
— Да это же Яга! И Темнополк наверняка там же!
— Какая это Яга? — удивленно спросил Пересвет. — Та самая, что ли, о которой ты мне рассказывал?
— Она, она, — закивал Ваня, — вот это здорово!
— Очень здорово, — подавленно хмыкнула Веста, — теперь подумай, как ты будешь перед ней за Медногрива отчитываться.
Иван нахмурился и потер лоб. Сказал задумчиво:
— А что можно поделать? Коня не воротить, не бегать же мне от Яги по всем царствам! А повинную голову меч, как говорится, не сечет.
Веста только фыркнула. Она крепилась изо всех сил, но и ей было страшно — о силе Яги ходили легенды, и что она сделает с тем, кто погубил ее любимого коня, даже подумать было жутко. Но Ваня был прав, скрываться и прятаться было глупо, так что волчица смело подъехала к пылающему костру, рядом с которым сидела, уже не ругаясь, Яга, а рядом с ней притулился и смущенный Темнополк. Пересвет, подъехав первым, спешился, отвесил низкий поклон и проговорил:
— Доброго вам дня, добрые люди!
— Люди! — расхохоталась Яга и кивнула Темнополку. — Нет, ты слышал?
— Слышал, — улыбнулся Темнополк и протянул Пересвету руку, — и ты здравствуй, добрый человек. Кто таков будешь? Куда путь держишь?
— Пересвет, сын Рогнеды, — представился тот и быстро оглянулся на подъехавших волчицу и Ивана, — мы с товарищами едем в Медное царство к царю Елисею на поклон.
— Ну и ну, — присвистнула Яга, — это кто там? Ванька, ты, что ли?
Ваня спрыгнул со спины Весты и, потупившись, подошел к ней.
— Ну, здравствуй, здравствуй, — ехидно прищурившись, начала Яга, — а чего это ты, милый, коня сменил? Али разонравился тебе мой Медногрив?
— Нет, не разонравился, — еле слышно пробормотал Ваня и весь похолодел в ожидании суда и расправы.
Яга не заставила себя долго ждать.
— Ах, не разонравился, значит! — начала она подозрительно мягким голосом. — Значит, полюбился тебе мой конек?
— Полюбился, — кивнул Ваня, понимая, что отступать уже некуда.
Яга помолчала несколько секунд и вдруг разразилась такими воплями, что страшно стало даже ко всему привыкшему Темнополку.
— Ты чего же творишь, Ванька‑разбойник! Ты же не колченогую кобылицу сгубил! Я тебе поверила, как брату родному, лучшего коня своего под честное слово отдала и что получила взамен? Проворонил, проспал, ушами прохлопал! Остались от Медногрива рожки да ножки!
— Не было у него рожек, — простонал Иван.
Яга разошлась еще больше:
— Не было, говоришь? Верно, не было! Сейчас у тебя будут! Как превращу тебя в козленочка — будешь знать, как чужих коней губить!
— Не кричи! — свистящим шепотом произнесла подошедшая волчица и немигающим взором уставилась Яге в лицо. — Кому как не тебе знать, что Иванушка не виноват! Я его коня съела, с меня и спрос будет.
— С тебя, говоришь? — с подозрительным спокойствием проговорила Яга. — Ну, раз с тебя…
Она взмахнула рукой, явно готовясь сотворить какое‑то заклятие, сорвались уже с пальцев голубоватые огоньки, но тут Ваня упал на колени и обнял Весту за шею. Закричал, с отчаянием глядя на Ягу:
— Не трогай ее! Превращай меня во что пожелаешь, но только не трогай ее!
Яга опешила. Щелкнула пальцами, задумчиво стряхнула пламя на землю. Помолчала, плюнула с досадой:
— А ну вас к лешему. Оба болваны, что один, что другая.
Иван вздохнул и зарылся лицом в белую волчью шерсть. Сердце отчаянно билось в груди, только сейчас Ваня понял, как сильно успел он привязаться к Весте и как много она для него значит. Он осторожно погладил ее по мягкому, будто бы бархатному уху, легонько поцеловал в нос, покрытый короткой шерстью, в самый кончик носа, который оказался холодным и мокрым, в глаза, в пушистые бугорки над глазами, где росли длинные черные волоски.
— Не бойся, она не тронет, — тихо шептал он ей, крепко обнимая и прижимая к себе.
Веста дрожала всем телом, но не от страха, как думал Ваня, а от одного ей ведомого чувства, незнакомого, но почему‑то очень приятного. Глаза у волчицы были закрыты, голову она склонила Ивану на грудь и тихонько посапывала носом, вздыхая и постепенно успокаиваясь.
