она была отделана разноцветной керамической плиткой, от которой остались лишь маленькие островки. Казалось, что башня не сможет выдержать ни одного человека, а сразу и рассыплется в пыль. Да и зачем нужно было бы на нее влезать и втаскивать человека, когда она нависала над расщелиной? Сбросили бы с края и все. Но потом Сарымсак объяснил, что «любая казнь должна происходить по закону». Если сбрасывать с края, то это будет убийство, а не казнь. Воистину, люди этого кишлака почитали Аллаха как никто другой.
А пока мы стояли перед темным арочным проемом, когда-то прикрытым дверью. От самой двери ничего не осталось, не от кого было запирать башню, потому что никто не рискнул бы подняться на нее без особой на то надобности. Наверх вели широкие каменные ступени винтовой лестницы, а в углу притулился большой глиняный кувшин с двумя ручками, такой неказистый и обшарпанный, что ни один из нищих жителей Баланжоя не соблазнился бы им.
— Полезем? — спроси Азиз, и не дожидаясь ответа, направился к ступеням.
Я последовал за ним с трепыхающимся сердцем и тяжелой душой. Лестница имела всего несколько витков — три или четыре, свет едва проникал через узкие кособокие окна, а, вернее, дыры, небрежно пробитые в стенах. Пахло затхлостью и тленом, и это было омерзительно. Особенно после того восторга, который я испытал снаружи.
Мы поднялись на самый верх, туда, где находилась площадка муэдзина. Но теперь она была не огорожена и частично разрушена, и поэтому мы не вышли на нее, а остановились на самой последней ступеньке. Оттуда было видно ущелье. Оно было настолько глубоким, что я не видел его дна, хотя Азиз уверял, что по дну ущелий обычно текут реки, созданные тающими ледниками. Не было видно никаких рек, только струилась синеватая дымка, как заблудившиеся облака. А почти отвесные стены поросли карагачами и еще какой-то растительностью, которую невозможно было различить с такой высоты. Я ухватился за стену, чтобы увереннее себя чувствовать, мне казалось, что первый же порыв ветра снесет меня с этой башни, и я рухну в бездну. Закружилась голова.
— Идем отсюда, — сказал я Азизу. — Мне нехорошо.
Он удивленно посмотрел на меня, но возражать не стал. Да и зачем? Сам он тоже выглядел непривычно притихшим и потрясенным.
Примечания
[1] Супа — в Средней Азии — глиняное возвышение для сидения и лежания, устраиваемое обычно в саду или во дворе.
595-й год Хиджры
Для того, чтобы попасть в дом Нуруддина, нужно было пересечь площадь. Это было небольшое вытоптанное пространство, по которому бродили все те же вездесущие бараны. И хоть здесь не прорастало ни травинки, а буквально в двух шагах зеленело богатое пастбище, бараны упрямо жались к убогой мечети с кривым куполом и похожему на обрубок минарету. Жители кишлака казались мне криворукими недотепами, и я испытывал к этому месту глубокое отвращение.
Ослов мы привязали снаружи. А поклажу внесли во двор. Самый большой палас Хусан взвалил себе не плечо, все остальное потащили мы.
— Эй, народ! — кричал Сарымсак. — Я купцов привел! Выходите все, выбирайте, что хотите!
Двор был полон, но когда с женской половины начали выходить жены и дочери приглашенных, то стало как на базаре — тесно и шумно. Купцы не часто наведывались в Баланжой, точнее — никогда. И это из ряда вон выходящее событие окончательно затуманило головы людям, пришедшим праздновать чужую смерть. Они выхватывали предметы друг у друга, женщины рвали ткани, визжали, ругались. Гвалт стоял невыносимый.
Хусан подозвал нашего проводника и вручил ему кожаный мешочек, в каком обычно носят монеты.
— Вот, держи, собирай деньги. Торговать умеешь?
— Э-э-э... Господин, Сарымсак продавать умеет. Он шерстью торгует в Самарканде.
— Вот и хорошо. Как все сделаешь, оплачу твою работу. Щедро оплачу.
Я подумал, что неразумно поручать малознакомому человеку распоряжаться нашими деньгами, но ничего не стал говорить, потому что Хусан подмигнул и поманил нас куда-то.
Мы завернули за угол дома и почти сразу же увидели пристройку, дверь в которую охранял слуга. Вооружен он был лишь маленьким ножиком, каким обычно режут овощи, поеденным ржавчиной до дыр. Это был тощий маленький человек с индюшачьей шеей, которую он вытягивал, пытаясь заглянуть за угол, откуда неслись восторженные крики и веселый смех. Хусан сделал нам знак остановиться, а сам направился прямо к двери:
— Эй, палван[1]! — окликнул он охранника. — Что ты тут стоишь? Что бережешь?
Человек вздрогнул и попятился.
— Да ты, никак, меня боишься? — продолжал Хусан. — Конечно, таким ножиком не защитишься и не защитишь то, что охраняешь. Кстати, а что там? Сокровище?
— Где? — спросил охранник.
— За твоей спиной, за дверью?
— Н-ничего... Всякая ерунда.
— А покажи...
— А ты кто такой? — заорал охранник петушиным голосом. — Кто ты такой?
— Купец, — спокойно ответил Хусан, похлопывая по паласу, который все еще держал на плече. — Товары привез. И неплохие кинжалы из самого Герата. Иди взгляни, может, что и пригодится. А я пока вместо тебя здесь постою.
Охранник суетливо оглянулся, желание глянуть на товары боролось в нем со страхом не угодить хозяину.
— Решайся, — снова повторил Хусан. — Никто даже не заметит, что тебя здесь нет. Я никому не скажу.
— Ты похож на честного человека, — согласился охранник. — И ты прав. Я быстро, только никуда не уходи от двери, а то мало ли что.
Он исчез как облачко в жаркий день, и тогда Хусан подозвал нас. Дверь была не заперта, и мы с Азизом легко проникли внутрь. Небольшая пустая комната была освещена лишь лучами солнца, проникающими через дырявую крышу. Пол был закидан соломой, шуршащей под ногами. В дальнем углу лежал завязанный мешок, очертаниями напоминающий человека.
— Это она — Джаннат, — шепнул Азиз.
Мне почему-то стало страшно, так страшно, что по телу побежали мурашки, как бывает, когда отсидишь ногу. Несмотря на тяжелую духоту, я словно бы замерз, и даже поднес руки ко рту, чтобы согреть пальцы. А дело было в
