В караван-сарае? А разве я жива?
Ее недоумение было таким комичным, что Азиз громко фыркнул.
— Жива, — ответил Карим-ата. — Вот эти три батыра, — он кивнул в нашу сторону, — тебя спасли и привезли сюда.
— На моем осле Рамади, — подсказал Азиз, словно опасаясь, что осел так и не получит доли своей славы.
Я догадывался, что мой друг подозревал у своего осла какие-то необыкновенные способности и огромный ум, который тот не может нам показать только из-за неспособности говорить. Но как бы там ни было, упоминание об осле немного разрядило обстановку и заставило Джаннат слабо улыбнуться. Но улыбка лишь на мгновение осветила ее лицо и тут же угасла.
— Но вы ведь не отдадите меня снова Нуруддину? — спросила она испуганно.
— Нет, нет, — наперебой заверили мы ее.
Карим-ата покачал головой и задал вопрос, который не мог не задать:
— А как вы думаете ее отсюда вывести? Все знают, что никаких женщин с нами не было. Ладно, она может уехать с нашим караваном в Мерв, ладно, Сапарбиби не прогонит ее. Но вдруг что-то всплывет и ее начнут искать? Почему вы думаете, что в мешок перед казнью никто не заглянул? Почему вы думаете, что казнь свершилась? А вот ты, Хусан, отдал свой кошелек Сарымсаку... А если он честный человек, так ведь и приедет, чтобы деньги отдать за товар. И принесет нам дурные вести. А то еще и не один придет...
— Мы как-то об этом еще не думали, — растерянно ответил Хусан.
— А вы вообще о чем-то думали? — грозно спросил Карим-ата. — У вас на плечах головы или тыквы? Ладно эта мелкота, но ты-то, Хусан, должен был подумать. Вот что нам теперь делать?
— Надо уехать сразу на рассвете, — предложил Азиз.
— А мой сын — глупец, — хмуро ответил Карим-ата. — Вот так взять и уйти? Не собравшись, не закончив дела? Чтобы все сразу подумали, что дело не чистое?
Азиз очень обиделся на «глупца» и решил не сдаваться, а выдать еще одно предложение:
— Мы поедем с Джаннат и Хусаном, а вы потом нас догоните.
Карим-ата устало вздохнул и ровным учительским голосом ответил:
— Чтобы я еще хоть раз отпустил вас одних — не будет такого больше. Вы за день успели понаделать глупостей. Значит так. Я с утра займусь делами. Если успею, то отправимся послезавтра утром. Никто ни о чем не болтает, и эта женщина никуда из комнаты не выходит. Ей все равно нужно отдохнуть и выспаться. Потом решим, что дальше делать.
Но тут в разговор вступил Хасан:
— Я знаю, что делать. Когда мы пришли, было уже темно и почти никто нас не видел. Пусть Азиз отдаст Джаннат свою запасную одежду, она ей будет впору. Никто не вспомнит, сколько мальчишек с нами приехало — два или три. Обычно люди мальчишек не считают. Но если спросят, — обратился он к Кариму, — то скажешь, что три сына с тобой приехали, да один заболел и поэтому не выходил из комнаты. Младший, мол, слабенький.
— Дело говоришь, — обрадовался Карим-ата. — Так и поступим.
Мы стащили все курпачи в дальний угол, чтобы не пугать и не тревожить нашу гостью. И улеглись спать. Но заснуть я так и не смог, потому что было невыносимо тесно и душно. Да еще и Карим-ата храпел так страшно, словно его кто-то душил. Не давали спать и страшные мысли. Я представлял, что жители Баланжоя узнали про обман и пришли, чтобы убить нас всех. Мне чудились тяжелые шаги за дверью, громкий стук. Я видел мелькающие перед своим лицом ножи и покрывался от ужаса холодным потом. Сарымсак говорил нам о непримиримости и кровожадности жителей кишлака, которых он называл «горные люди». Он сам тоже был горным человеком, и я сам убедился в его нечеловеческой силе, когда он почти поднял Рамади на самом опасном участке тропы. Не знаю, были ли мои мысли пророческими, но я ожидал чего-то страшного, что должно было вот-вот случиться.
Промучившись так несколько часов, я решил подняться и выйти на свежий воздух. С трудом перешагивая через раскинутые руки и ноги, стараясь не шуметь, чтобы никого не разбудить, я добрался до двери, закрытой ради безопасности на огромный железный засов. Он был проржавевшим и неровным, и я ухитрился ободрать о него ладонь до крови. Но все-таки сумел поднять и осторожно нажал на деревянную створку. Дверь подалась, но жутко заскрипела, я совсем забыл, что скрипела она всякий раз, как кто-то заходил в комнату. За спиной раздался громкий шепот. Я вздрогнул и обернулся.
— Я с тобой, — прошептал Азиз, выбираясь из своего угла. — Сил моих больше нет здесь находиться.
Во дворе Азиз спросил:
— А куда пойдем?
Я сам не знал, куда идти. Сначала у меня было простое желание выбраться из душного помещения, а теперь я вдруг понял, что и во дворе находиться не могу. Мне хотелось избавиться от навязчивой тесноты города и вдохнуть свежий воздух, не оскверненный человеческим дыханием.
— Пойдем, куда глаза глядят, — ответил я Азизу, — пойдем, пока достанет сил идти.
Он засмеялся:
— Лучше в последний раз посмотрим на горы. Когда еще повезет оказаться здесь?
Воздух насыщался прохладой, напоминающей о скором рассвете. Мы прошли через беднейшую часть города, застроенную глинобитными лачугами, и добрались до знакомой тропки, по которой еще вчера утром с легкой душой направлялись в кишлак Баланжой. В темноте горы были едва различимы, и молодой месяц не мог их осветить, но на востоке уже заметно светлело. До восхода оставалось совсем немного времени.
Из города со всех минаретов уже слышался призыв к утреннему намазу. В тишине он казался далекой и тихой песней, слов которой невозможно было разобрать. Следовало бы помолиться, но мы чувствовали себя учениками, удравшими с уроков, и решили в этот раз обойтись без молитв, наивно рассчитывая, что за нас помолятся другие, и Аллах всемилостивый не заметит этот маленький проступок — наше молчание во всеобщем хоре голосов. К тому же, трава уже стала мокрой от росы, а мы не взяли с собой молельные коврики.
Мы стояли, прислушиваясь к далеким звукам города, к первым вскрикам просыпающихся птиц. Казалось, что слышно даже движение насекомых, расправляющих крылья после сна. Все готовились встретить утро. Если бы не беспокойные мысли, я чувствовал бы себя
