А вот это он зря. На ночь в обезьяннике Майкл подписываться не хотел. Ну всех к Лешему! Надо рвать когти!
В окно тихонечко постучали, затейливым перестуком. Смирнов обернулся, брызжа слюной, дернул шторку из веселого ситечка. Заковыристо матюгнулся сквозь зубы.
Майкл сдвинулся на шаг и увидел кота. Обычный серый в полоску зверь сидел на подоконнике с той стороны и водил по стеклу мягкой лапой. Шевельнул усами, прищурил глаз. Посмотрел куда-то в сторону входа.
Хлопнула дверь, уже в помещении. Послышались шаги, голоса.
Первой в кабинет прошмыгнула Мышь, победно дергая острым носом. За нею плелся сердитый, обиженный на мир Старшина. Замыкала шествие Машка-Ромашка.
«Куда ж без нее!» — Майкл вздохнул и перемигнулся с Венькой.
— Показывай! — сходу приказал Старшина, не замечая в упор майора.
Вежливые Машка с Алёнушкой поздоровались с полицейским.
— Перчатки надень, — вновь уперся Майкл.
— Уже! — Старшина предъявил ладони в тонких медицинских перчатках. — Я ж не дурак, правда, Майкл?
Венька на заднем плане хихикнул. Майор побагровел.
Майкл выложил на стол объявления, отодвинул в сторонку те, что показались ему подозрительными. Выложил сверху листок из кармана, которого коснулась девочка Аня.
Старшина разглядывал это богатство, заходя с разных сторон. Отнял лупу у обиженного Смирнова, норовящего пролезть под руку, но в итоге пожал плечами:
— Ничего не вижу. А вы?
— Бумажки, и все, — буркнул майор. — Вечно такими столбы попортите, а мы потом счистить не можем…
Но спрашивал Старшина не Смирнова. Подошел Веник, взглянул вприщур, посмотрел на Майкла, опять на листки. Ромашка тоже склонилась с лупой. Мышь, обходясь без подручных средств, растягивала кожу у глаз, наводя резкость.
Неужели никто не видит?
Майкл начал сомневаться в себе. Хотя… Они что, издеваются? Ведь вот листок, и этот другой! И пахнут они иначе, и краска двоится, и бумага не та!
— Тамару вызывайте! — приказал Старшина.
Смирнов подпрыгнул от неожиданности. И, как почудилось Майклу, с испуга.
— Это зачем же, Сергей Данилыч? Из-за этой фитюльки? Из-за фантазий заезжего фраера? А вы в курсе, что там, — майор дернул щекой, — его будут судить по политической линии? И осудят, как пить дать…
— Вызывайте Тамару! — Старшина сердито нахмурил брови.
— Сергей Данилыч, ну зачем так сразу… — майор осекся, махнул рукой, снял трубку с аппарата внутренней связи. — Тамара Валерьевна, в кабинет номер три. Да-да, разумеется, будьте любезны. Сергей Данилыч, родной, — снова предпринял попытку Смирнов. — Можно я уйду? Пожалуйста!
— Идите, — смилостивился Старшина.
Но уйти майор не успел. Из коридора послышалось:
— Привет, Смирнов. Снова бухал? И жене изменил три раза. И вчера взял взятку на рынке, за просроченный товар на прилавке. Ох, майор, быть тебе капитаном!
Смирнов что-то лепетал в ответ, но Тамара его не слушала. Шаркающие шаги неторопливо приблизились к двери. Удар старческой палки по створке, и та сама распахнулась, впуская в кабинет свежий ветер с улицы. И зловещую Тамару Валерьевну.
После истерики, учиненной майором, Майкл приготовился к страшному. А увидел симпатичную бабушку, вроде тех, что рисуют на пакетах молока, с коровками, на фоне прелестного домика. Пасторальная бабушка, одним словом. Разве что темные очки в ночи показались ему нелепыми. И длинный черный маникюр на пальцах, сжимавших то ли клюку, то ли посох, с оголовьем в виде щербатого черепа. Цветастая шаль поверх мохеровой кофты, волосы пучком, щечки в ямочках.
Все заулыбались бабушке, но Майкл разглядел клыки, когда она улыбнулась в ответ. Будто что-то стронулось в добром лице, курносый нос заострился, щеки опали, а уши выросли, покрылись короткой шерстью.
— Хе-хе, — засмеялась Тамара, и наваждение схлынуло. — Да у вас тут Зрячий, ребятки! Зрячий зверь да Иванов сын. Ну, показывай свою находку.
Майкл, как завороженный, ткнул пальцем в стол давшего деру майора Смирнова.
— Внимание! — пригрозила Тамара и медленно сняла очки.
Майкл посмотрел на друзей и увидел, что те крепко зажмурились. Потом снова взглянул на Тамару и застыл, как цемент, залитый в форму. Появилось неприятное чувство, будто он стоит голый посреди комнаты. Да что там голый, препарированный заживо, вскрытый и распотрошенный лежит на столе майора, а в нем продолжает ковыряться бабушка, растаскивая внутренности пинцетом и раскладывая в разные стороны. Напевая под нос веселую песенку и жмурясь от сытого удовольствия.
— Много дури, да мало толку, — приговорила Тамара, отводя глаза, по-змеиному желтые, круглые, с вертикальной чертой зрачка. — Всего вперемешку, страхи и комплексы, безрассудство и оптимизм. Гремучий ты, сын Иванов, взрывоопасный, как газ в конфорке. Ладно, теперь работа, — она обернулась к столу, и Майкл почувствовал себя лучше. Ткнула посохом в смятый листок, выжавший силу из Анечки.
Оглянулась на Майкла, поджала губы. Быстро надела очки. Достала из карманчика кофты вполне себе современный мобильник, набрала номер, тыча в экран.
«Как у нее получается ногтем?» — глупо подумал Майкл.
— Здравствуй, милый. Не спится нонче? — заворковала в трубку Тамара. — Так тревога у нас, родной. Отделение полиции. Нужна Власенька. Нинкины коты. И Зинуля. Да, еще позвони Борису, пусть пришлет санитаров покрепче. Кирпичный город, Анна Скворцова. Поражение первой степени. Поняла. Молодежь отпустить? А Иванова сына? Ясненько.
— Вот что, Зрячий, — повернулась Тамара, убирая в карман мобилу. — Завтра придешь в Кунсткамеру. Что стоишь, зенками хлопаешь? Сам ведь к Дому ярлык прицепил. А Гордей юмор любит, понравилось. Сереженька, пропуск ему оформи. А сегодня всех разгоняй по домам. Отзывай патрули, отменяй танцы в клубе. И чтоб через десять минут русского духу на улицах не было!
Гроза ночью все же прошла. Яростная, с шипучим ливнем, с пенными потоками по тротуарам. Содравшая со столбов письма счастья, вколотившая их в сырую землю, растворившая отмеченные алым буквы. Даже бумага превратилась в кашицу, в неопрятное белесое месиво.
Кто-то в Затишье затеял уборку, щедро разбрызгивая очиститель.
А гроза смыла следы.
9. Перекресток трех миров
Утро началось со звонка.
Сонный Майкл потянулся за телефоном, зашарил, как привык в Белокаменске, по левую руку от двуспальной кровати. Поводил ладонью в пустоте, чертыхнулся. Разлепил ресницы, сквозь слезную муть осмотрелся. Протяжно зевнул.
А телефон все звонил и звонил.
Никакой тумбочки в Затишье не было. Мобильник лежал на полу, у одинокой розетки, и от вибрации уполз под кровать. Так что пришлось вылезать из-под теплого одеяла, шарить по полу, стряхивать пыль и клочки кошачьего пуха с экрана. Долгий процесс, затяжной.
А телефон все звонил.
— Кто это? — буркнул Майкл в трубку. — Что, уже к Гордею пора?
— Здравствуй, Миша, — сказали неведомо где. — В игрушки играешься до рассвета?
Голос был знакомый. И интонация. И шумовой фон среди помех: гудели машины, протяжно и зло, где-то подвывала сирена. Привычный голос привычного мира. Обыденность в кубе, по всем осям. Орала музыка на веранде кафе, кто-то с противным визгом зазывал прохожих на распродажу…
— Миша, пора просыпаться.
— Георгий Петрович! — спохватился Майкл и взял себя в руки. Перестал слушать голос далекой столицы. Здесь, в Затишье, тянуло сыростью, было пряно от прошедшей грозы, звенели капелью птицы, весело тявкала на прогулке собака. Тетка слушала радио, а еще дальше по Огородному кто-то лихо терзал гармошку: она взвизгивала, будто жертва маньяка из второсортного триллера. — Я проснулся. А что случилось?
— Милый способ интересоваться всем сразу, — хмыкнул отчим по громкой связи. — Ладно, отвечу по пунктам. Я здоров, но тебя это вряд ли заботит. Угадал? Ну, чего пыхтишь недовольно?
