Эш позвал Мэгги — попросил ее вернуться.
— Я сумел убедить Алекса. Он не встанет у тебя на пути.
В глазах у Алекса стояли слезы.
— Что если ты умрешь, Мэгги? Что если ты умрешь?
— Я не умру.
Заключительный ритуал решили совершить в доме у Эша, в его кабинете. Решение это объяснялось не только желанием пощадить чувства Алекса. Именно здесь прошли первые успешные эксперименты с полетами, и комната была наполнена положительными ассоциациями. Мэгги убедила Эша, что полета будет вполне достаточно. «Мы летаем, чтобы получить знание, — повторила она, — а меняем обличье, чтобы обрести силу». В любом случае Мэгги не выдержала бы еще одного разрушительного опыта с переменой обличья, да и Эшу не нашлось бы в нем места. И полет был достаточно опасной процедурой, зато, думала Мэгги, он приведет их с Эшем туда, куда они пожелают.
Они готовились весьма тщательно, стараясь в точности воссоздать те условия, что способствовали успеху их первого опыта. Процесс начался на закате: они воскурили благовония в медных чашах и зажгли красно-белые свечи. Каждый по отдельности принял очищающую ароматическую ванну. Правда, на этот раз не было чая, содержащего афродизиак, и любовного масла. Мэгги вовсе не хотелось усложнять эту и без того запутанную историю. Как и прежде, на шее у Мэгги висел медный талисман с гравировкой. Эш тоже украсил себя талисманом.
Его буквально скручивало от нервов, а она полностью сосредоточилась на своем решении. И все же она чувствовала его беспокойство.
— Ты не обязан лететь со мной, Эш.
— Ничего.
— Ты можешь просто присмотреть за мной.
— Все будет хорошо.
Час настал. Они выскользнули из своих халатов и вступили в круг, описанный веревкой. Мэгги закрыла его за собой. На них не осталось ничего, кроме талисманов. Они окунули пальцы в чашу с водой и свершили ритуал изгнания демонов. «Я очистилась, и мое сердце наполнено радостью. Я принесла тебе благовония и духи. Я натерла себя мазью, чтобы стать сильной...» Каждый из них наблюдал, как другой наносит летательную мазь. Эш сразу же испытал эрекцию, чего в первый раз не было. Мэгги поблескивала от пота, Эш тоже покрылся испариной. Она наклонилась к нему и смачно поцеловала его в губы. «Утоли тайные желания моего сердца».
Эш сидел, скрестив ноги, его член сердито покачивался, возбуждаемый покалывающим жаром летательной мази. Эш и Мэгги попытались молча притвориться, что ничего не произойдет, но уже через мгновение она опустилась на него. Этот миг заслонил все соображения, оставшиеся за пределами круга. Оба чувствовали огонь летательной мази — внутри и снаружи. Эш любил ее так, словно это был последний акт в его жизни, а она извивалась у него в руках, точно ужаленная змея. Они уже начали галлюцинировать в объятиях друг друга, как вдруг мощный оргазм почти вытолкнул их в пространство бессознательного. Эш увидел, как их тела множатся, замкнутые в бесконечной процессии любви и рождения, и от их блестящей, телесной, совокупляющейся формы отделилось кольцо света, распространившееся по всей планете. А Мэгги увидела нераскрытую раковину света, вечный караван реинкарнации, порожденный этим кругом, этим актом любви. Горячая сперма Эша струилась у Мэгги внутри, точно подвижные мысли, выстреливающие в ее мозгу, и каждое его семя было шаром энергии, который она могла оседлать, чтобы унестись на нем куда заблагорассудится.
Путешествуя в подсознание, Мэгги оказалась в том самом, знакомом ей, вневременном сером коридоре. Там был и Эш. Серые и черные геометрические фигуры проплывали мимо, дробясь, меняя форму. Появилось лицо, помогавшее ей раньше. Мэгги пообещала ему подарок, и оно превратилось в расщелину в сером коридоре. На этот раз в расщелине не было ничего, кроме неземного света. Мэгги пошла на этот свет, и Эш хотел за ней последовать. Мэгги дала Эшу понять, что ему нельзя за ней идти: он должен остаться, ждать ее и охранять дорогу назад. Слова потеряли всякое значение. Мэгги ничего не могла объяснить. Она помахала ему, обернулась и сделала шаг...
В бирюзовый свет! Плыть, лететь в бирюзовом свете! Это свет глубин памяти. Глубины памяти. И она сидит в кресле, посредине комнаты, которая ей знакома. Она ждет. Они придут за ней, но она больше не боится. Сейчас она выше страха, а ее секреты теперь в безопасности. Только она знает, где они, спрятанные за камином, закрытые деревянной доской, — там, где никто не догадается посмотреть. Она сидит и терпеливо ждет, зная, что они приближаются, чувствуя, что они уже близко. Сейчас лето, все запахи обострились. Вонь разложения и тоски, доносящаяся из недр ее дома. Ее собака и обе кошки уже разлагаются на кухне. Повсюду полчища мух. Сама она голодает, но не может есть. Теперь она выше голода.
Начинают барабанить в дверь. Снова. Потом слышится треск дерева, когда они вламываются внутрь. Ох, Белла. Треск дерева сменяется таким звуком, точно что-то разрывается, но не ткань, а неземное сияние, ведь она уже снова летит — туда, в бирюзовый свет!
Но она больше не Белла, когда они приводят ее на виселицу, и веревка больно сдавливает ей горло. Виселица и толпа, пришедшая поглазеть. Лица. Она узнает лица в толпе. Свет исчезает, когда капюшон опускается ей на голову, ее ноги отталкиваются от табурета, и она качается, да, качается, а маленькая толпа издает возглас ужаса и замолкает, ведь ее позвонки не сломались — только шею натерло пенькой веревкой. Она раскачивается, задыхаясь, и тогда в толпе раздается ропот, а потом тишина, и веревку обрубают.
Шотландский способ, говорят они, шотландский способ, и выставляют ее напоказ с обнаженной грудью, и клеймят ее грудь каленым железом, а толпа насмехается и плюет в нее. Ее ведут на площадь, где она видит их, подносящих вязанки хвороста к столбу. И снова лица, которые должны быть ей знакомы. Женщины, высоко поднимающие вязанки хвороста, — она их знает! Две рыжие женщины и еще одна старуха со складками кожи на горле — точно бородка у индюка.
Когда она приближается, старуха плюет в нее, проклинает, толкает на гору вязанок. Растерянность. Предательство. Мужчины оставляют ее, передав в руки женщин: те плюются, проклинают ее, а эта старуха усердствует больше всех, подбирается к ней поближе и грубо с ней говорит, но втихаря сует ей что-то в руку. «Вот, маленькая сестра, — шепчет старуха, чье судорожное дыхание выдает ее собственный страх, — вот, маленькая сестра». А сует она ей выжимку сонной одури, белладонны, которая станет ее единственным спасением в огне. И вот среди пыток она находит утешение, зная, что сестры ее не предали; она сгибается в три погибели, чтобы незаметно проглотить белладонну, а старая женщина делает вид, что бьет ее и осыпает проклятиями.
Да, теперь ей уже не нужна помощь, и единственное, что ее тревожит, — это цепь. Как же она передаст цепь, если они не позволяют маленьким сестрам подойти поближе? Как споет она песню смерти одной из них? Две тысячи лет, и цепь разорвется? И как же она, Аннис, сможет умереть без «Колыбельной смерти»? О маленькие сестры! О маленькие сестры! Мое сердце — маленькая птица! Вырвите его из моей груди!
И конечно же, есть сестры, высоко поднимающие вязанки хвороста, чтобы сжечь ее! И есть другие, кого она должна знать. Вот седовласый священник, чье имя должно быть ей известно: он проклинает ее с колоколом и книгой4. И есть другой человек, чья постель ей хорошо знакома, — он подносит факел, чтобы поджечь хворост. Кто эти мужчины?
Сонная одурь оказывает свое действие, отуманивает чувства, закрывает ее глаза — слава маленьким сестрам, которые не оставили ее в этот час! И хотя языки пламени лениво лижут хворост у нее под ногами, а снизу поднимаются плотные серые столбы дыма, она видит, как сестры смотрят, смотрят молча, пока остальные вопят; имена, которые она должна знать, имена, сбивающие ее с толку, старшая Лиз, рыжая Белла, а вон та, с огненными волосами, поворачивается к ней — это Мэгги!
Смятение! Белладонна одурманила ее чувства. Как такое может быть, если Мэгги — это она? Я Мэгги, нет, я Аннис. Белладонна. И тут острый запах горящего каштана касается ее ноздрей. Каштан! Сестры! Они знают!
Пламя гаснет. Она все еще жива, огонь ее не тронул. Ропот и страх толпы. Они снова поджигают вязанки каштановых веток. Во второй раз появляется дым, а огня нет. Сестры! О эти сестры!
Три раза поджигают хворост. Он тлеет, над ним извиваются толстые, едкие змеи дыма, но огня нет. Три раза. Сестры знают, что делают, укладывая поверх остальных вязанок сладкий каштан, — он не будет гореть! «А каштан — чадит едва» — кому лучше всего известны тайны деревьев? Сестры вызволили меня из западни! Сестры спасли меня от огня! Придите же ко мне, и я передам вам цепь! Из-за белладонны я чувствую, что устала от этого мира, и ради вас, только ради вас я готова. Придите же те из вас, кто девствен, и дайте мне запечатлеть на ваших губах колыбельную смерти и ухода! В дыму и смерти я пою песню!
