— И что же, папа, тебе таки удалось его переубедить?
— Ну, мы с мамой по натуре люди предприимчивые, отчаиваться не стали. Я подумал немного и решил, что единственное, что я могу противопоставить твердолобости полковника — это показать людям на деле пользу от добрых отношений с соседями. Тогда у меня и родилась идея «дипломатического путешествия». С того момента все начало понемногу меняться. Конечно, то были сложные, длительные процессы, перемены не наступают в один миг. Но в конечном итоге наше селение стало таким, каким ты его знаешь. А полковник Симоненко теперь — наш комендант. И как бы я к нему не относился, я сплю спокойнее, зная, что он нас охраняет.
Выслушав папину историю, я некоторое время еще сидел в молчании. В свои одиннадцать я уже не был каким-нибудь глупеньким ребенком (по крайней мере, по собственному убеждению). Много читал и много всего знал. И все же иногда было сложно переварить в голове все то, что рассказывали взрослые. Образ полковника Симоненко так и остался у меня в сознании смазанным и нечетким. Я так и не смог уверенно окрасить его в черное или белое, что было очень важно для одиннадцатилетнего мальчика. Папа никогда не пытался упростить для меня картину мира, всегда говорил очень сложные вещи, и порой я просто терялся, пытаясь вынести из его истории какую-то конкретную мораль.
— Ладно, Дима, — мягко вывел меня папа из тяжких раздумий. — Что-то мы засиделись, да и тему выбрали не из самых приятных. Смотрю тебя здорово пригрузило. Давай-ка будем собираться и идти домой.
— Конечно, пап. Извини, что я заставил тебя вспомнить… — мне вдруг сделалось неловко.
— Ничего, сынок, — отец потрепал меня по плечу. — Иногда это бывает полезно.
Домой мы возвращались вдвоем, по практически пустынной поздним вечером улице, временами обмениваясь какими-то веселыми ничего не значащими фразочками, пытаясь рассеять морок, повисший над нами после погружения в тяжелые воспоминания. Проходя мимо переулка Стойкова, я посмотрел на таящийся в полумраке памятник и вспомнил, что не далее, чем сегодня днем, собирался расспросить родителей о легендарном болгарине. Но сейчас, после услышанных от папы откровений о прошлом коменданта, я уже не был уверен, что хочу еще раз погрузиться в бездну его воспоминаний.
— Чего пригорюнился? — папа слегка приобнял меня и потрепал по голове, что он делал не так часто.
— Я вот вспомнил, что как раз сегодня, сидя у памятника, собирался расспросить тебя про майора Стойкова и ваш поход, — честно признался я. — Это ведь настоящая героическая история, а вы с мамой мне о ней считай, что ничего и не говорили. А теперь вот я думаю: может, не надо расспрашивать?
— Почему?
— Ну, вдруг окажется, что и тут все было совсем не так, как нам в школе рассказывали. И я пойму, что не было никаких героев, и не захочу больше сидеть возле этого памятника.
Сам того не заметив, я обиженно шморгнул носом. Папа улыбался, глядя на мои чувства. Он, конечно, видел меня насквозь.
— Эх, Дима, я иногда забываю, что тебе всего одиннадцать лет. Наверное, я стал слишком стар.
— Причем здесь то, что мне одиннадцать лет?! — возмутился я, всегда болезненно воспринимавший напоминания о своих малых летах.
— Не обижайся, я ничего плохого не имею в виду. Просто в одиннадцать лет все должно быть просто и ясно. С одной стороны — герои, кумиры, примеры для подражания. С другой — злодеи и негодяи. А я давно перестал смотреть мир как на поле битвы между добром и злом. Мир на самом деле многогранный. А каждый человек — уникальная личность, в которой намешано много всего. Никто не безгрешен. И полностью безнадежных мерзавцев тоже не бывает.
— Понимаю, пап, — несчастным голосом ответил я.
— Нет, правда, сынок! Может, из меня и неважный педагог, но я не люблю рассказывать сказок и проповедовать ложные истины. Я хотел бы, чтобы ты рос умным человеком, критично оценивал то, что видишь и слышал, думал своей головой. Понимаю, что это бывает тяжело. Но я верю, что ты на это способен.
— Да, пап.
— Вот комендант — это пример человека, в котором есть темная и светлая стороны. А вспомни своего физрука, Григория Семеновича. Глядя на его доброе лицо, разве ты можешь вообразить, что он — тот самый гопник, который издевался над румынским подростком и нападал на твоего отца? Когда мы были на выселках и твоя мама ухаживала за больными, никаких лекарств от «мексиканки» еще не было. Лишь очень немногие люди, с наиболее сильным иммунитетом, переживали недуг, и одним таким человеком стал Гриша. Чудесное выздоровление сильно повлияло на этого человека и навсегда изменило его судьбу. Сколько добра он сделал с тех пор? А ведь какой-нибудь «герой» с автоматом месяцем раньше мог бы без зазрения совести пристрелить злобного громилу Тумака, искренне веря, что сживает со свету никчемного мерзавца и делает доброе дело. Понимаешь, о чем я? Не верь тем, кто говорит, что люди не меняются. Прежде чем навесить на человека ярлык негодяя и поставить на нем крест, вспомни, что он все-таки человек. Кем бы он ни был сейчас, много лет назад он появился на свет как беззащитный комочек, не ведающий еще, какие испытания готовит ему мир и желающий немногого: теплой колыбели, маминого молока и ласковых звуков ее голоса. Жизнь может изуродовать человека до неузнаваемости, покрыть его грязной и отвратительной шелухой, но это совсем не означает, что он под ней совсем прогнил. Очень важно, чтобы ты усвоил эту истину. Она поможет тебе вырасти по-настоящему достойным человеком. Столкнувшись с человеческой злобой, тупостью и несправедливостью, от которых пальцы будут невольно сжиматься в кулак, вспомни об этой истине — и твой пыл остынет. Будучи физически крепким и тренированным, несложно одержать верх в драке, подвергнув своего противника боли и унижению. Но истинная победа, которой только и стоит гордиться цивилизованному человеку — это победа моральная, когда твой оппонент опускает кулаки, и ты видишь в его глазах огонек просветления.
Редко, когда мне приходилось испытывать за день столько противоречивых мыслей, как в этот вечер. Вернувшись в нашу квартиру, я почувствовал желание поскорее натянуть на глаз сетчаточник и окунуться в какое-нибудь пустое занятие вроде переписки в социальных сетях или сетевой игрушки. Да и домашка еще не сделана, тоже хороший способ отвлечься!
— Мама написала, что останется сегодня на ночное дежурство, — проверив свой комм, сказал отец, когда мы зашли в квартиру. — Так что мы сегодня останемся без присмотра. Закатить, что ли, вечеринку, что скажешь?
На эту шутливую реплику я ответил лишь невнятным бормотанием. Разувшись, сбросив с плеч пальто и включив конвектор, чтобы поскорее прогреть квартиру, папа сказал:
— Ну, Дима, иди отдыхай, и не забудь сделать домашнее задание. А я, с твоего разрешения, выпью пятьдесят грамм виски. Денек-таки выдался непростым, да и разговоры наши разбередили старые раны.
— Все в порядке, пап? — забеспокоился я, поглядев на несколько осунувшееся папино лицо и темные круги под его натруженными глазами. — Может, сделать тебе чаю?
— Нет, спасибо, — он махнул рукой, давая понять, что ничего не нужно. — Кстати, ты спрашивал про майора Стойкова? Думаю, я соглашусь с тобой, что на сегодня хватит историй из темных времен. Но, если на досуге тебе станет интересно — можешь почитать мой дневник. Я скину его тебе на ящик.
— Ты вел дневник? — удивился я.
— Да, некоторое время. Я начал вести его с первого дня, когда мы с мамой выехали из Киева. Казалось, что наступил конец света, и вроде бы в дневниках не было никакого смысла. Но все-таки мне очень хотелось записать то, что с нами происходило. Может быть, надеялся, что когда-нибудь кто-нибудь считает эти записи с моего коммуникатора и… даже не знаю. Вообще-то это было ужасно глупо. Наверное, существует много миллионов таких вот дневников, и во всех написано одно и тоже. Вряд ли кто-то когда-то станет их читать.
— Твой я обязательно прочитаю, — пообещал я.
