Сделав длительную паузу, он добавил:
— Однако «сэнсэй» Хирохито оказался на этот счет иного мнения.
Я заметил, как Лаура, воспрянувшая в середине реплики отца, после этих слов поникла.
— В Консорциуме предполагают, что ты — марионетка Патриджа, — переведя взгляд на меня, без обиняков и без ложной мягкости проинформировал он. — Считают, что тебе позволили вбросить большое количество негатива по отношению к Содружеству, чтобы растворить в нем несколько капель концентрированного яда, которые нужны были Патриджу как повод для открытия еще одного фронта наступления на Консорциум. Эта нотка уже четко проскочила в утреннем заявлении Аманды Бэксхилл. Не сомневаюсь, что СБС уже начала копать под эту тему, и результаты не заставят себя ждать. Зверства ЧВК будут представлены как злоупотребления, о которых не имело представления высшее командование миротворцев и тем более лично Протектор. Самюэль Окифора будет виртуозно отбелен, либо, если не выйдет — представлен как отступник, продавшийся все тем же ЧВК и их собственникам. Учитывая ажиотаж, который вызвал среди домохозяек и пенсионеров вид разлагающихся трупов евразийских школьников на экране вечернего шоу — результаты этого «честного расследования» позволят Патриджу нагрести еще больше политических баллов.
Вздохнув, сенатор добавил:
— Ну а особенно их насторожило разоблачение программы генетической модификации младенцев. Это выглядит как начало прямой атаки на «Андромеду» и ее коренные интересы. Патридж давно придерживал в рукаве эту карту — представить Дерновского как злого гения и возложить на него ответственность за надругательство над человеческой природой и природой вообще.
Я пожал плечами.
— Если хотите знать мое мнение, сенатор — на Дерновского есть за что возлагать вину, — заявил я.
Этот комментарий, похоже, окончательно вывел Фламини из себя.
— Да ты хоть понимаешь, сопляк, о каком человеке ты говоришь? — прошипел он.
Я вдруг ощутил, как меня захлестывает гнев.
— Об обыкновенном. О таком, чьи мозги забрызгают стену, если прострелить башку, — тихо произнес я, испепеляя его взглядом. — Поверьте мне, Робер, «сопляк», который сидит перед тобой, видел, как это бывает, вблизи, и много раз, пока ты сидел с умным видом перед шахматной доской и двигал фигурками…!
Мои интонации под конец этой реплики повысились до опасной отметки, в мышцах начало чувствоваться напряжение, кулаки сжались. Но я вдруг ощутил, как на мою руку мягко ложится теплая женская ладонь.
— Дима, прошу тебя, не надо, — тихо прошептала Лаура, и перевела гневный взгляд на папу. — Если хочешь знать мое мнение, то он прав! Как ты можешь говорить ему такое?!
— О, извините покорнейше, — отодвинувшись на безопасную дистанцию, развел руками тот, однако вовсе не выглядел пристыженным. — Конечно же, я всего лишь «тыловая крыса», которая провела всю свою жизнь в чистеньком кабинете и не нюхала пороху. Что я могу смыслить в этой жизни? Я ни секунды не сомневаюсь, что твой друг сейчас пойдет и легко решит все проблемы с помощью пистолета, а Дерновский, Нагано и Патридж будут прятаться от него по дальним углам.
Я заставил себя выдохнуть и успокоиться. Слова сенатора, и то, как он смотрит на мир, по-прежнему вызывали во мне инстинктивное отторжение. Но я вынужден был признать, что слишком сильно ослеплен эмоциями.
— Я прошу прощения, что был резок. Вчерашние события несколько вывели меня из равновесия.
— Хватит на сегодня извинений, — отмахнулся Фламини. — Наши с вами эмоции и обиды ничего не изменят. Так что давайте к фактам. Я полагаю, что сегодня-завтра виза Димитриса в Сент-Этьене будет аннулирована.
— Что?! — глаза Лауры поползли на лоб.
— То, что слышала. А если хотите знать мое мнение — для Димитриса было бы лучше покинуть этот город, не дожидаясь, пока его выдворят.
Он посмотрел на меня, и прямо поведал:
— Сильные мира сего не станут пачкать о тебя руки. Ты для этого всё же недостаточно существенная величина, и при этом слишком заметная. О таких, как ты, принято говорить, без обид: «как навозный жук — раздавить несложно, но больше будет вони, чем толку». Так что они, скорее всего, позволят тебе дальше жить так, как ты, я полагаю, и рассчитывал.
Сделав паузу, он добавил:
— Но ты не можешь не понимать, что тебе грозит реальная опасность со стороны тех, против кого ты прямо бросил обвинения. А это люди крайне опасные. И их может не смутить публичное внимание к твоей персоне. Заткнуть тебя раньше, чем ты попадешь в руки к эсбэшникам и те склеят из твоих воспоминаний официальные обвинения — для них это может быть вопросом жизни и смерти.
— Я понимаю, — вынужден был признать я
— И что ты предлагаешь делать? Куда податься?! — взволнованно обратилась к отцу Лаура.
— Чем дальше, тем лучше, — без обиняков ответил тот. — В глухомань. Куда-нибудь на пустоши, где нет средств связи. В пещеру, куда нельзя заглянуть со спутника. Я так понимаю, Димитрис обучен выживать в таких условиях.
— И это все, что ты можешь нам предложить?! — вытаращила глаза его дочь.
— Это лучшее, что я могу посоветовать Димитрису, — сухо ответил он, и, переведя взгляд на нее, добавил: — Что до тебя, Лори — твоя жизнь, к счастью, вне опасности. Ты этим людям дорогу не переходила.
Его дочь недоуменно нахмурилась. Не поняв или сделав вид, что не понял ее взгляда, ее отец продолжил:
— Но все же и тебе необходимо соблюдать осторожность. Тебе не стоит какое-то время возвращаться в Австралию, что бы там не говорила твоя мать — ты слишком сильно разозлила эсбэшников. Нужно затаиться, пока политический кризис не минует. Не беспокойся насчет этого. Я возьму это на себя. Я организую тебе надежное убежище и выделю постоянную охрану.
— О чем ты говоришь, папа? Ты правда думаешь, что я брошу Димитриса?! — воскликнула она.
— Лаура, так, наверное, будет лучше, — подал голос я.
— Да замолчи! Вы оба что, совсем спятили?! За кого вы меня держите?! — возмущенно сверкнула она глазами. — Неужели ты и правда думаешь, Дима, что я соглашусь сидеть в каком-нибудь уютном домике, попивая винишко, пока ты бродишь по пустошам, оглядываясь через плечо, и ждешь, когда убийцы тебя настигнут?!
— Я не собираюсь на пустоши, — решительно покачал головой я. — Эти ублюдки не дождутся, чтобы я от них прятался.
— Каков же твой план? — невинно полюбопытствовал Фламини.
— При всем уважении, сенатор — вам и особенно вашим союзникам это знать необязательно.
— Папа, Дима — прекратите паясничать друг с другом! Этот разговор — ни о чём!
Она перевела горящий взгляд на отца.
— Если ты думаешь, пап, что тебе удастся разделить нас — не надейся! Ты, кажется, все никак не желаешь понять этого, так что я еще раз поясняю: у нас с ним — одна судьба. Не перебивай меня, Дима! Когда ты говоришь Димитрису податься в пещеру на пустоши, имей в виду, пап, — ты и своей собственной дочери советуешь то же самое! Когда ты объявляешь Димитрису, что по его следу могут идти наемные убийцы, и его жизнь в опасности, то знай — значит, они идут и по моему следу, и моя жизнь тоже в опасности! Если ты намерен защитить меня — то ты должен защитить и его! И никак иначе быть просто не может!
Странное выражение было в этот момент в глазах у сенатора Робера Фламини. Он смотрел на свою дочь с искренней теплотой и любовью. Но в то же время было в них и что-то еще. Какая-то неискренность и в то же время смущение, происхождение которых мне сложно было объяснить.
— Ну ладно, — сделав завершающий глоток арманьяка и тяжело вздохнув, произнёс он после долгой паузы, и его голос вновь сделался бодрым и решительным. — Я понял тебя, милая. Успокойся. Я обещаю, что подумаю, как выйти из этой ситуации. Подключу кое-какие каналы. Возможно, сделаю несколько звонков прямо сейчас. Договорились?
— Конечно, пап, — кивнула его дочь с благодарностью. — Я знала, что ты что-то придумаешь.
Сенатор сдержанно кивнул, мол, не за что благодарить.
