— Когда объявили, что правительство открыло способ сделать всех инвалидов полноценными, каждый пятый в стране был инвалидом, — сказал Гриша. — Я был председателем общества инвалидов, заседал в парламенте. Всем увечным и радиационным предписали в двухдневный срок явиться, на пункты восстановления.
Антон припомнил, он тогда ходил в первый класс. Инвалиды исчезли в одночасье, как если бы не было никогда никаких инвалидов. Возле школы стояла будка, где сапожничал добрейший безногий негр. В один прекрасный — не для негра — день Антон увидел, что будка перевернута, в пыли на солнце поблескивают рассыпанные гвозди, валяются разноцветные пучки шнурков, а до ближайшего канализационного люка тянется широкая кровавая полоса.
— Как же вы уцелели?
— Да случайно, — плеснул в. кружки спирта Гриша. — Я от общества инвалидов сидел в парламенте, рука-то есть, чтобы голосовать. — Гриша вдруг подбоченился, заросшее щетиной лицо его надменно вытянулось, как если бы он вдруг вернулся в парламент. Воспоминания о власти до сих пор тревожили Гришу. — Вызвал спикер, посоветовал застрелиться, сказал, что вопрос об инвалидах решен однозначно. Я дуло в пасть, вдруг отбой. Моя фамилия Мешков. Депутаты по алфавиту сидят. Рядом со мной Монтгомери — министр труда. Он все и переиграл. Погорячились, говорит, правительствующие молодые радикал-демократы. Больно быстро взялись исправлять инвалидов. За две недели почти всех исправили. В Европе из ста шестидесяти инвалидных спецдомов только один остался, да и тот в зараженной местности. А ему — Монтгомери — нужны были инвалиды для самых вредных производств, опытов по выживанию в условиях радиации. На это и средства в бюджете были выделены. А бюджет уже утвержден. Или, говорит, стреляйся и делу конец, или поезжай в последний спецдом старшим. Я по документам все проведу. Напишу, что вас в зараженной зоне двадцать пять тысяч. Подпишем соглашение — я от имени правительства, ты — от общества инвалидов. Жратву буду посылать человек на сто пятьдесят, расписываться будешь, как если бы на двадцать пять тысяч. Вот так, — закончил Гриша, — десять лет и живем. Расписываюсь, что получаю довольствие на двадцать пять тысяч, по факту — на сто, а нас здесь сорок девять.
— До сих пор присылают? — изумился Антон. — Неужели этот… министр все еще в правительстве?
— На документах факсимиле, — быстро ответил Гриша, и Антон понял, что его очень волнует этот вопрос. — В правительстве кто как. Кто год — и голову на плаху. Кто — пока своей смертью не умрет. Они там, — понизил голос, словно кто-то мог их подслушать за столом в забытой Богом глуши, — открыли способ, как до двухсот лет жить… Бюджет принимали на десять лет, — с тоской посмотрел на истаивающую свечу. — В этом году десять лет кончаются.
— Как же ты получаешь довольствие?
— На вертолетах привозят раз в месяц. Еще и с летчиками делюсь, мать твою… Они в скафандрах: «Чего никак не загнешься, безногий? На какую мразь продукты изводят!» Я: «Да тут, ребятки, секретный объект, упаси Господь нас обидеть, пойдете под трибунал…» Хорошо еще, каждый раз экипажи разные.
— За последних на земле инвалидов! — поднял кружку Антон.
На черной Гришиной щеке блеснула сентиментальная слеза.
— Кто поработал со столбом?
Гриша молчал, видимо пересчитывая в уме последних на земле инвалидов.
— Тут есть еще кто-нибудь, кроме вас?
— А? Старуха одна ходит. Умелая бабка, но куда ей… Я, парень, сам не знаю про столб. Там, — ткнул пальцем вверх, — такого средства точно нет.
— Старуха-инвалидка?
— Руки-ноги есть, — усмехнулся Гриша, — подробнее не рассматривал, больно дремучая, — голова его вдруг упала на плечо, изо рта капнула слюна. Гриша был укороченным человеком — чтобы опьянеть, ему требовалось меньше спирта.
— Раз к тебе прилетают на вертолете, значит, тебе нужны деньги, — растолкал его Антон. — У меня есть. Продай мне жратву!
— Какие у тебя деньги? Кара-рубли? — сонно хрюкнул Гриша. — Я с ними спиртом… За спирт не то что вертолет, мать родную…
— Новая рупия крепчает с каждым днем! — заверил Антон.
— Новая рупия? — Гриша как будто уже и протрезвел, и смотрел на Антона, как хитрый бухгалтер. — Не слышал я про такие деньги.
— Да ты что, самая надежная континентальная валюта! Не волнуйся, — похлопал старшину инвалидов по плечу Антон, — я тебе и крышу починю, и бабу поймаю.
— За бабу полцарства… — пробормотал Гриша, — а то, понимаешь, приходится… черт знает что… — и захрапел, оставив Антона додумывать, что именно приходится.
Под расстегнутой рубашкой на шнурке вместе с волосатым брюхом туда-сюда ходила связка ключей от подвала с припасами. Было искушение овладеть ключами, но Антону не понравились быстрые Гришины протрезвления. Он допил спирт, задул свечу и пошел спать.
Проще всего было пристукнуть да закопать эту неизвестно откуда взявшуюся старуху, чтобы не злиться, не ломать голову: кто она, что делает, зачем здесь ходит?
Антон бы остался у инвалидов, если бы вся их жизнь не сводилась к последовательной физиологии. За десять лет уединенного существования инвалиды сильно отдрейфовали от берега людей. Сытость резко упростила их разум. Идеалом жизни для них стал хлев. Бывший член парламента Гриша и мычащий на немецком диалекте Теллер были скорее исключением из правила.
Антон ничего не имел против инвалидов, пока не заметил, что сам начал облизывать после еды и совать за голенище ложку, поплевывать на пол, рыгать и ковырять в носу. При инвалидах ему, в общем-то, не о чем было думать, кроме работы. Работа в свою очередь была элементарна и не предполагала головоломок. Антон возмечтал об одиночестве, о работе, не выключающей, но бодрящей разум, то есть работе на себя.
Пока он клал печь, чинил крышу, Гриша исправно кормил его, угощал спиртом. Отремонтировав крышу, Антон сходил в лес, достал припрятанные деньги — сомнительные новые рупии, имеющие хождение в провинции, где находилась его школа.
Перед побегом он украл из купе сопровождающего толстый конверт с «выпускными-подъемными» для команды трудфро. По закону деньги им должны были выдать сразу по прибытии на новое место. Однако никто никогда никаких подъемных выпускникам не выдавал. Наоборот, выпускники неизменно оказывались в должниках у государства.
Антон не хотел бежать один, но все, кого он звал, даже лучший друг Бруно, отказались. «Спятил? Едем вниз, там тепло, там море! Мы не знаем этих мест. Тут же Европа — дикари!» Антон понял, что бежать придется одному и немедленно, пока сопровождающий — пьяный — спит, пока не хватился денег, пока на Антона не настучали.
