— Ты и так там, — поиграл дубиной Антон. — А вдруг на том свете тоже кормят задарма?
— Думаешь, ты первый охотничек за нашей жратвой?
— Плохие, значит, раньше были охотнички, — Антону в своей жизни еще не доводилось осмысленно убивать живого человека. Но знающие толк в этом деле учили: дубиной надо бить в висок. Если височная кость хрустнет, а из ушей польется кровь — все в порядке. Почему-то Антон был уверен, что у него получится. Сама судьба послала ему на пробу безногого.
— Ладно, перебьешь нас, — постоянная сытость, похоже, научила Гришу ни при каких обстоятельствах не терять достоинства, — пожрешь месяц досыта. Что дальше? Ты не знаешь механизма, откуда поступают продукты. Плодоносящее древо можно срубить и нажраться плодов один раз. А можно оставить его плодоносить и кормиться постоянно, — сытость научила Гришу мыслить образами. Воистину сытость творила с людьми чудеса.
— Я буду вас охранять, — Антон избрал кратчайший путь к плодоносящему древу. — А вы будете меня за это кормить.
— Нам нужна к зиме новая печь, — Грише, похоже, наскучил разговор. А может, сравнение инвалидной жизни с плодоносящим древом разбудило в нем неизбывную грусть. — Или поймай бабу. За бабу месяц буду кормить.
Антон понял, что переоценил влияние сытости в исправлении неисправимого, а именно — человека.
— Есть жратва, а бабы нет? — Антон быстро посмотрел по сторонам, догадавшись, что Гриша заговаривает ему зубы. Антону показалось, со всех сторон к ним, как толстые черви, ползут инвалиды с ножами в зубах. Но вокруг было тихо. — Чего же не договоришься с бандой? Да они тебе за продукты приволокут хоть сто баб — белых, черных, желтых — каких хочешь!
— Вот ведь какое дело, воришка, — распахнул в зевке черный колодец рта Гриша, — не ходит к нам банда.
— Не зли меня, безногий! — потерял последнее терпение Антон. — Бабу за жратву не можете найти, банда к вам не ходит. Да за что еще дают бабы, как не за жратву? Куда еще ходят банды, как не за продуктами?
— Пошли, объясню, — Гриша как соломинку выдернул из спиц удилище, схватился страшными руками за колеса.
Антон едва поспевал за ним с сырой дубиной на плече.
— Вот он, красавец! — кивнул Гриша на черный столб посреди когда-то бетонированной, а теперь затянутой цветущим вьюнком, протараненной снизу стрелами одуванчиков вертолетной площадки. — Проходил в школе?
— Дозиметрический столб, — затосковал Антон. Не то чтобы он сильно дорожил своей жизнью, но чтобы вот так быстро, на третий день после побега… Теперь он понял, почему никто за ним не гнался, почему все дороги были пусты, почему здесь ни баб, ни банды.
— Гляди, воришка, — Гриша нажал кнопку.
На высветившемся экранчике замигали красный череп в перекрестье костей и надпись: «Радиация! Смертельно!»
Антон сложил печь за неделю. Помогало ему одноглазое, однорукое, полутороногое существо по имени Теллер. В основном советами, в которых Антон не нуждался. Да и не очень-то он понимал эти, даваемые на североевропейском — немецком, что ли, — диалекте советы. В школе Антона готовили к свободной жизни через трудфро — трудовой фронт. Он имел представление о том, как сложить печь.
Для начала пришлось разбить стену в разрушенном, заглатываемом дикой природой крыле, перевезти на тачке обломки кирпичей. Отыскалась у запасливых инвалидов и такая редчайшая по нынешним временам вещь, как цемент. Гриша выделил Антону целых три мешка. Печь получилась корявая, широкая, как присевшая по нужде баба, но добротная и крепкая. Когда ее затопили после просушки, труба загудела, поленья вспыхнули как порох, по комнате поползло тепло. Выдержала печь и испытание на угар — не было никакого угара.
Инвалиды вели животный образ жизни — ели, пили, спали, испражнялись. Антону было невыносимо унизительно работать на них. Он как будто наступал на горло закону природы, согласно которому сильному позволялось все, а слабому ничего. Но были и утешающие моменты: никто — инвалиды не в счет — не видел, что сильный Антон трудится на слабых; он был свободен от забот о хлебе насущном; ему представилась редкая, почти невозможная в его обстоятельствах, возможность оглядеться, освоиться в новых условиях. А уж потом действовать во имя торжества законов природы.
Антон довольно быстро догадался, что с дозиметрическим столбом какая-то туфта. Гриша — волосатый, упитанный, помышляющий о бабе — решительно не походил на радиационного доходягу. Не производили впечатления доходяг и остальные инвалиды. Один руками рвал проволоку, другой — безрукий — выдирал зубами из досок гвозди. Его так и звали — Клещенко.
Дозиметрические столбы были стопроцентно невосприимчивы к любому воздействию извне. Они изготавливались на неведомых заводах с запасом прочности на ядерный взрыв. Были даже такие поговорки: «Вечен, как дозиметрический столб» и: «Не врет только дозиметрический столб». Антон поинтересовался у Теллера, почему столб показывает «смертельно», когда определенно не смертельно. Тот пробормотал что-то на диалекте.
За все время трудового общения с Теллером Антону удалось лишь выяснить, что тут Южная Европа, но что до моря далеко. Не ведал Теллер и как называется ближайший крупный город. Хотя его симпатии к Антону росли по мере складывания печи. «Сколько лет ты здесь?» — поинтересовался Антон. «Цен», — Теллер для верности два раза выбросил пятерню. «И все цен лет на столбе… «мортлих»? — «Яа…» — подтвердил Теллер. Антон подумал, что если было бы действительно «мортлих» — или как там сказать на диалекте? — Теллер умер бы, по меньшей мере, хундерт раз. И окончательно успокоился насчет радиации. По всей видимости, он угодил в местечко, где законы природы ничего не значили, вернее, превращались в собственную противоположность.
В конце каждого дня работу проверял Гриша. Радио и телевизора у инвалидов не было, как, впрочем, не было и газет.
— Расскажи, воришка, что там делается? — С помощью Теллера Гриша выбирался из коляски, устраивался в виде буквы «Ф» на топчане.
— Где именно? — уточнял Антон.
— В стране и мире, — усмехался Гриша.
Антон понятия не имел. Хотя радио в школе горлопанило с утра до ночи. В последние дни оно горлопанило о мыле «Омега» — «Омега» моет чисто, «Омега» моет быстро, — об очередном переселении народов, о новой религии, когда обожествлялось оружие — от маленьких домашних божков-пистолетиков до солидных богов-громовержцев — танков и ракетоносителей. Новая религия набирала силу в Австралии и, кажется, в Африке. Радио пока лишь бесстрастно информировало о ней, однако в любой момент новая религия могла быть объявлена не имеющей места быть, а исповедующие ее — отступниками от фундаментальных ценностей бытия. Как недавно ими были объявлены поклонники отравляющих веществ и нервно-паралитических газов, уничтожившие население нескольких городов где-то в Калифорнии.
