— Это я могу.
— Никто не сделает этого лучше, чем ваша честь, и это вовсе вас не затруднит.
Насчет стиральной доски вы дали мне замечательный совет, и если я не приходил до сих пор поблагодарить вас, то не потому, что не хотел, а оттого, что не мог пошевелить ни ногой, ни рукой от приступа жуткого ревматизма, который навели на меня лепреконы с Горта-на-Клока-Мора, чтоб им пусто было: так меня скрючило, что у вас глаза бы заболели от одного моего вида, а боль была такая, что вы бы просто очумели.
— Никоим образом, — ответил Философ.
— Ну да ладно, — сказал Михаул. — Пришел же я по поводу моей юной дочери Кэйтилин. Ни слуху, ни духу ее нет уже три дня. Жена сперва сказала, что ее забрали эльфы, потом — что она ушла с каким-нибудь бродягой-музыкантом, а потом она сказала, что, может быть, наша девочка лежит мертвая в канаве, с раскрытыми глазами, и будет глядеть теперь на луну ночью и на солнце днем, пока вороны с ней не разделаются.
Философ придвинул свой стул поближе к Михаулу.
— Дочери, — сказал он, — стали причиной беспокойства своих родителей с тех пор, как их придумали. Летучесть женской натуры весьма очевидна в тех, кто не вступил еще в возраст, который учит скрывать свои проступки и слабости, и потому девушки полны оплошностей, как куст ветками.
— Кто поспорил бы с этим, тот… — сказал Михаул.
— Детям женского пола, однако, природа особо благоволит. Они производятся в количестве, намного превосходящем количество самцов, и, соответственно, можно счесть, что они превосходят самцов; однако, хорошо проверенный закон о том, что меньшинство всегда управляет большинством, избавит наш ум от страха, который иначе мог бы стать невыносимым.
— Это вполне верно, — сказал Михаул. — Не замечали ли вы, сэр, что в помете щенят…
— Никоим образом, — ответил Философ. — Любопытно заметить, что некоторые занятия и профессии, тяготеют к передаче по женской линии. Главенствующую должность у муравьев и пчел всегда занимает матка, и трактирщицы также наследуют свое занятие по женской линии. Нетрудно заметить, что у каждой трактирщицы бывает по три дочери необычайной красоты. Без этих указаний нам пришлось бы постоянно косо смотреть на мужественный напиток, дивясь тому, что в нем содержится совершенно неприличествующий процент воды, ибо если его происхождение осквернено, то как может уцелеть его честь?
— Мудрая же голова нужна для таких мыслей, — сказал Михаул.
— Никоим образом, — ответил Философ. — Во всей природе женский пол стремится к полигамии.
— Если моя несчастная дочка, — сказал Михаул, — лежит в канаве…
— Не имеет значения, — ответил Философ. — Многие народности стремятся положить какие-то пределы этому приросту женского пола. Некоторые народы Востока присваивают титул божества крокодилам, змеям и тиграм в джунглях, а затем скармливают им своих лишних дочерей. В Китае, к примеру, эти жертвоприношения отстаиваются как практика почтенная и экономичная. Но вообще говоря, если уж необходимо урезать дочерей, то мне больше нравится твой метод теряния их, нежели религиозно-истерические компромиссы Востока.
— Даю вам честное слово, сэр, — сказал Михаул, — что я совершенно не понимаю, о чем вы говорите.
— Тому виной, — ответил Философ, — могут быть три вещи: во-первых, недостаточное церебральное сосредоточение, то есть слабое внимание; во-вторых, это может быть вызвано локальными особенностями формы черепа или, быть может, тем, что мозговые извилины залегают неглубоко; и в-третьих…
— А вы не слыхали, — сказал Михаул, — о человеке, которому выстрелом из ружья сорвало скальп, и на затылок ему приспособили донышко от жестянки, так что можно было слышать, как мозги тикают под ним, ну в точности как уотерберийские часы?
— Никоим образом, — ответил Философ. — В-третьих, это может быть…
— Дочка-то моя, Кэйтилин, сэр, — скромно напомнил Михаул. — Может быть, лежит она сейчас в канаве, и вороны выклевывают ей глаза…
— А от чего она умерла? — спросил Философ.
— Да это жена моя говорит, что, может быть, она умерла, или что, может быть, ее увели эльфы, а может быть, она ушла с бродягой, который играл музыку. Она говорит, что это была концертина, но сам я думаю, что у него была флейта.
— Что это был за бродяга?
— Я его не видел, — сказал Михаул, — но однажды я поднялся на несколько саженей в гору и услышал, как он играет — такая тонкая, писклявая музыка, точно на жестяной дудочке. Я поискал его, но нигде никого не увидел.
— А? — спросил Философ.
— Я поискал вокруг… — объяснил Михаул.
— Я знаю, — сказал Философ. — А не видел ли ты своих коз?
— Да как же я мог их не увидеть? — ответил Михаул.
— И как они себя вели? — спросил Философ быстро.
— Носились друг за другом по полю, вставали на задние ноги и откалывали такие коленца, что я, глядя на них, смеялся, пока у меня живот не заболел.
— Это очень интересно, — сказал Философ.
— Вы мне говорите! — ответил Михаул.
— Говорю, — сказал Философ, — и вот по какой причине: почти все народы мира в то или иное время…
— Так дочурка-то моя, Кэйтилин, сэр, — сказал Михаул.
— Я помню про нее, — ответил Философ.
— Большое спасибо вам, сэр.
Философ продолжил:
— …почти все народы мира в то или иное время посещало это божество, зовущееся Великий Бог Пан, но о путешествиях его в Ирландию свидетельств не сохранилось, а в исторический период он совершенно точно не посещал эти берега. Долгое время он жил в Египте, в Персии и в Греции, и хотя считается, что империя его — весь мир, его вселенскую власть всегда оспаривали и всегда будут оспаривать; но несмотря на это, как бы ни урезали его империю, он никогда не останется без царства, в котором его притязания на власть будут признаны с радостью и рвением.
— Он один из старых богов, сэр? — спросил Михаул.
— Именно так, — ответил Философ, — и его приход не несет нашей стране ничего хорошего. Ты имеешь какое-нибудь представление, зачем он забрал твою дочь?
— Ни малейшего понятия.
— Твоя дочь красива?
— Не могу вам сказать — я никогда не думал о ней в этом смысле. Но она хорошая доярка, и сильная, как мужчина. Мешок муки она поднимает легче, чем я; но при всем этом она тихая и скромная.
— Какова бы ни была причина, я уверен, что девушка у него; и я склоняюсь к мысли, что его навели на нее лепреконы с Горта. Ты знаешь, что они объявили тебе войну с тех самых пор, как убили их птичку?
— Не похоже, что я забуду это: они еще и терзают меня днем и ночью.
