— Да… Я… — женщина явно не знала, что сказать.
— Вы живы, — напомнил Карл. — Молоды и красивы, здоровы, наконец.
— Да, но я… я думала…
— Я слышал, Марк может вскружить голову любой женщине… — осторожно сказал Карл. Ему было неприятно об этом говорить, поскольку Марк был ему куда ближе, чем любая из всех этих женщин, и важнее, разумеется.
«Вот разве что, Дари…»
— Я догадывалась, что он тот еще «дон Жуан», — мягко улыбнулась женщина, — но сердцу не прикажешь.
— Да, тут и спорить не о чем, — согласился Карл. — По сути же вашего вопроса…
— Которого из двух? И, к слову, я ведь их даже не озвучила. Мысли читаете?
— Нет, разумеется. Это было бы любопытно, но, увы, недостижимо. Не читаю. Догадался, вычислил. Такой ответ вас устроит?
— Да. Извините!
— Не за что, — Карл снова обозначил «пожатие плечами». — Вы в своем праве. Но вернемся все-таки к теме разговора.
Тут их прервали ненадолго, но оно и к лучшему: пока официантка расставляла перед ним чайные принадлежности, Карл раскурил сигару, и к разговору приступил уже во всеоружии. С дымящейся сигарой в одной руке и парящей кружкой взвара — в другой.
— Мы живем коммуной. Знаете значение этого слова?
— Я же из Тартара, Карл, — усмехнулась женщина. — У нас коммунисты в правящую коалицию входят. И коммуны учредить обещают. А у вас, значит, коммуна уже есть. И как оно?
— На нашем уровне благосостояния вполне сносно.
— Могу представить.
— Не можете, — возразил Карл. Он знал, о чем говорит. — Но там, с нами, вам было бы лучше, чем здесь, с ними.
— С «ними», это с тартарцами?
— С людьми, — пора было расставлять точки над «и».
— А вы что же, не человек?
— Не знаю, — Карл счел необходимым чуть покачать головой, как сделал бы на его месте не уверенный в своих словах человек.
— То есть как? — вскинулась Дари. — Так не бывает!
— Скажем, так не должно быть, — попытался внести ясность Карл, — но допускаю, что запутал вас из-за своей любви к философии. Я, видите ли, склонен к размышлениям на философские темы, и один из наиболее интересных для меня вопросов, как раз и касается определения человечности.
— Дефиниция человека? — недоверчиво переспросила Дари.
— Что вас удивляет? — пыхнул сигарой Карл. — Человек — суть эмпирический объект, так отчего бы его не определить?
— Хорошо, — Дари отпила немного взвара и потянулась за новой папиросой. — Хотите сказать, что в вашей компании, то есть, простите, в вашей коммуне объединены не только те, кого с определенностью можно назвать человеком в узком, практическом смысле этого слова?
— Вы умница, Даша! — кивнул Карл, испытывая некоторое подобие гордости за собеседницу, и в тоже время род облегчения оттого, что разговор начал входить в конструктивное русло. — Именно так и обстоят дела. Очень разные персонажи. Но, тем не менее, мы уживаемся. И неплохо, как мне кажется. Главное, не мешать. Не вмешиваться без нужды. Не агитировать и не пропагандировать. Не проповедовать. Позволить каждому оставаться самим собой и жить так, как хочется.
— А разве это возможно? — снова удивилась Дари. — Собрание индивидуалистов? Но где же, тогда, коммуна?
— Коммуна в данном случае есть неизбежное зло. Общежитие в целях выживания, вы понимаете? И Марк предполагал забрать вас к нам. Вы математик, светлый ум, вам с нами будет куда интереснее.
— Но не безопаснее? Что там с вашими номадами?
— Безопасность понятие относительное, — объяснил Карл. — Кирпич может упасть где угодно и на кого угодно. В фигуральном смысле, разумеется. Но у нас вам будет куда безопаснее, чем здесь, во всех смыслах комфортнее, да и интереснее, чего уж там!
— Приглашаете?
— Повторяю приглашение, которое вы, напомню, уже однажды приняли — двадцать лет назад.
— Марк…
— Он не постарел, если вы это имеете в виду! — Сейчас Карлу стало легче вести разговор: чуть меньше эмоций, чуть больше здравого смысла.
— Это то же, что у меня?
— Разное, но похожее. Вы ведь не старитесь… пока.
— А когда начну?
— Не знаю, — и это была правда. Метаморфанты — редкие птицы, никто не знает, как и что с ними происходит после нового рождения. Одно очевидно — живут они долго, если конечно не пресечь их линию жизни каким-нибудь решительным жестом.
— И там… у вас…
— Все со странностями, — улыбнулся Карл. Сто часов упорных тренировок в зеркальном шаре не пропали зря, улыбался он почти естественно и по-разному в разных обстоятельствах.
— Чего хотели номады? И вообще, кто они такие? — правильные вопросы, уместные, необходимые.
— Они, как мы, но живут не коммуной, а стаей.
— Племенем? Организацией? — предположила Дари.
— Стаей! — Карл не хотел ее пугать, но от правды не скроешься.
— Что им нужно?
— Полагаю, вы, Дарья. Им нужны были вы, но, к счастью, они не знали, что именно ищут. Искали артефакт, — изделие, произведение, образец, — а не живую плоть. Оттого и кинулись за Марком, а на вас и внимания не обратили. Однако второй раз могут и не ошибиться, как думаете?
— Не знаю.
— Вот и я не знаю. Поэтому давайте обсудим оставшиеся вопросы, допьем чай, и в путь.
— Почему он не вернулся? Потом… Двадцать лет — это большой срок.
— Не такой уж и большой, — вздохнул Карл. Вздох получился отменно, хоть на сцене выступай, но суть дела он не менял. Надо было ее искать! Карл знал это твердо. Однако сначала было не до того, а потом — при беглом изучении вопроса — пришли к выводу, что Дари не выжила.
— Мы думали, что вы не пережили трансформацию, — сказал он после паузы.
— А я выжила.
— Вижу… А кстати, почему Дарата Эгле? И почему Дарья?
— А вы разве не знаете? — удивленно раскрыла глаза женщина. — Марк оставил там… в том домике… Он оставил одежду, деньги и документы… Паспорт на имя баронессы Дараты Эгле из Великого княжества Литовского. Я по этим документам и в Геттингене училась, и на службу в Тартар нанималась. А тамошние флотские чиновники предложили зваться на русский лад. Вот и стала я снова Дарьей. Дари-то это уменьшительное как раз от Дарьи. Ну а потом замуж вышла, за инженера-мостостроителя — Ивана Телегина — и все, метаморфоза свершилась. Стала я русской тартаркой Дарьей Дмитриевной Телегиной. Там и карьеру сделала, оттуда и в Ландскрону приехала…
— Куда теперь? — они вышли из чайной и неторопливо прогуливались вдоль улицы. Впрочем, улицей Фурштатскую называли только местные и те по привычке. Дань традиции, и ничего больше. Если не знать, что улица, любой скажет, что бульвар. В весеннюю пору, тем более, летом тут, верно, замечательно красиво. Кроны деревьев, трава на газонах, цветники… Но Дарья отчего-то попадала в Ландскрону исключительно осенью или зимой.
