3. Дарья Телегина
— Куда теперь? — они вышли из чайной и неторопливо прогуливались вдоль улицы. Впрочем, улицей Фурштатскую называли только местные и те по привычке. Дань традиции, и ничего больше. Если не знать, что улица, любой скажет, что бульвар. В весеннюю пору, тем более, летом тут, верно, замечательно красиво. Кроны деревьев, трава на газонах, цветники… Но Дарья отчего-то попадала в Ландскрону исключительно осенью или зимой.
«Не везет…»
— Куда теперь?
— В Юрьев, — не задумываясь, ответил Карл. — Здесь нам оставаться ни к чему. Не сегодня-завтра цинцы нагрянут, да и свои правоохранители в Ландскроне строгие, а вы, Дарья, за собой три трупа оставили. Я имею в виду в «Домино».
— Два, — поправила его Дарья. — Или господин Коноплев тоже в ящик сыграл?
— Преставился, — подтвердил Карл. — И хотя это не ваших рук дело, видели-то в клубе именно вас. И на постоялом дворе вы с Коноплевым были вместе, так что не стоит, я думаю, задерживаться.
— А как же Грета?
— За нее не волнуйтесь, она сама о себе позаботиться может. Видели, чаю, как она умеет? Так это еще не высший пилотаж, а так — первый подход к снаряду. Вы меня понимаете?
— Понимаю, — призналась Дарья, почувствовав, как мороз пробегает по позвоночнику. Вспоминать ночные ужасы не хотелось ни разу. Хотелось все это забыть.
— Значит, в Юрьев… — сказала она, чтобы не молчать. — А с документами, как быть? Литовцы, наверняка, визы потребуют, а у меня даже паспорта с собой нет.
— Нет и не надо, — равнодушно бросил Карл. — Мы нелегально въедем. Вернее, влетим. ПВО человеческое они построить еще не озаботились, так что, если зайти со стороны Чудского озера, да идти над самой водой…
— Да на рассвете… — подхватила Дарья, наслушавшаяся на службе и не таких сказок; авиаторам похвастаться, что девушке подкраситься. — На чем полетим?
— На виверне, — своим обычным несколько равнодушным тоном бросил Карл, как если бы говорил о чем-то обыденном до крайности.
— На виверне? — удивилась Дарья. — У вас что, здесь своя виверна есть?
— Не у меня, — Карл взглянул на нее сверху вниз — он был, оказывается, даже выше, чем она подумала в начале — и кивнул, — но мне ее одолжат.
«Виверну? И кто бы это мог вам ее одолжить?»
Виверна, насколько было известно Дарье, являлась самой последней и наиболее засекреченной разработкой шведской фирмы Сааб. Тяжелый штурмовик по классификации Народно-Освободительной Армии Тартара, истребитель-бомбардировщик — в армиях Швеции, Литвы и Пруссии. Но дело не в этом. На полигоне Арсенала виверны до сих пор не было. Был новгородский аспид-тиран, был шведский василиск 7-й серии, был даже литовский авижунас, но виверны не было не только в Тартаре, ее не было ни у кого.
«Интересно девки пляшут, — пропела она мысленно, представляя себе не столько этих девок, сколько „виверну в кустах“, — по четыре прямо в ряд…»
— А порулить дадите? — спросила вслух.
— Умеете или просто из интереса? — Карл, похоже, не удивился, спросил по существу вопроса.
— Я вообще-то капитан 1-го ранга.
— Капитан-инженер, — поправил ее Карл.
— Я строю воздушные корабли, — это был сильный довод, но Дарья понимала разницу между конструированием и эксплуатацией. — Я пилотировала аспидов и василисков, думаю, и с виверной управлюсь.
— Ладно, — кивнул Карл, соглашаясь, — полетаем. А сейчас идемте, ради бога. Нам надо убраться с улиц. Не ровен час, кто-нибудь опознает.
— Мне кажется, я вас не задерживаю.
— А я не о вас, — Карл смотрел куда-то вдоль улицы, — да, и не вам, собственно. Впрочем, — он словно очнулся от зачарованного сна, — не важно, возьмем извозчика, я думаю, — и резким взмахом руки остановил проезжавшего мимо «лихача» на поджаром «туземце» — английской самобеглой коляске с двигателем внутреннего сгорания.
— Отвези-ка нас, любезный, в Ораниенбаум, да побыстрей! — приказал Карл, едва они уселись позади извозчика и прикрыли ноги овчинной полостью. — С ветерком!
Ну, и помчались, благо дороги хорошие, а шоссе Ландскрона — Ораниенбаум — и того лучше. Ниже сорока верст в час стрелка тахометра и не опускалась, почитай. Но, с другой стороны, чтобы на «туземце» и без ветерка, о таком ужасе Дарья даже не слышала никогда. Доехали быстро. Но в дороге Дарья не только успокоилась, чего и следовало ожидать от быстрой езды, но и проголодалась. Да и замерзла так, что хоть голой задницей на печь садись.
Однако до излишеств не дошло. Приехали в приятное место — сосны и ельник, а на опушке леса — резной терем, оказавшейся на деле постоялым двором. Подкатили к крыльцу, выгрузились и прямиком отправились в трактир, где им с Карлом и водки с мороза поднесли, и грибной похлебки — с пылу, с жару, то есть, прямо из печи — в обливные миски плеснули. А похлебка — это каждый россиянин подтвердит, — под хлебное вино тройной выгонки, да с костромским жирным сыром и белым духовитым — тоже, видать, только из печи — хлебом, идет влет. Миг, другой, а серебряная в завитках ложка уже скребет по обнажившемуся дну тарелки.
«Вот же блядь!» — подумала Дарья в раздражении, но, видно, она была не первой, кто «прибегал» в «Сосны» зимой да с мороза.
Половые, сменяясь, как заряжающие у казенника артиллерийского орудия, «метали на стол все подряд»: семгу холодного копчения, маринованных угрей и кетовую икру, пельмени с олениной и котлеты из медвежатины, ну, и водка, разумеется, лилась рекой. Крепкая местной выгонки, настоянная на морошке, она не пьянила, а согревала, дарила жаркую истому, которая, в конце концов, и уложила Дарью в постель, да так, что едва коснулась головой подушки, и все — отключилась враз.
26 декабря 1929 года, Великое княжество Литовское
Пока Дарья спала, Карл съездил на извозчике в Ораниенбаум. Прошелся скорым шагом по гостиному двору, покупая вещи строго по списку, составленному еще в чайной на Фурштатской, и складывая покупки в два кожаных баула, которые тащил за ним «пароход» — самоходный паровичок с «релейными» электромеханическими мозгами. Получилось немного, хотя и недешево, так как жалеть местные «фантики» Карл не привык. Впрочем, никакой радости от хождения по лавкам, он не испытывал. Относился к покупкам чисто прагматически: нужно, вот и покупал.
Закончив с «вещевым довольствием», Карл наведался на телеграф и сообщил «Ингвару Ольгердовичу», что «попечением Всевышнего жив и здоров, чего и другим желает. А сам он нынче обретается в городе Ораниенбауме, на центральном почтамте, где и ожидает ответа в течение следующего получаса».
