Нажав кнопку звонка, Уайлдер услышал за дверью сильный голос Джейн, знакомый по бесчисленным костюмированным теледрамам. Наконец дверь приоткрылась. Джейн посмотрела на него напряженно, как зритель, вынужденный смотреть на обреченного. Уайлдер вспомнил, что выдал свою цель группке женщин-бродяг.
— Уайлдер… я не могу сейчас…
Распахнулась дверь соседней квартиры. На пришельца с неприкрытой враждебностью уставились налоговик с 40-го этажа и очень мускулистый хореограф, с которым Уайлдер не раз перекидывались набивным мячом в спортзале 10-го этажа.
Сообразив, что все эти люди его поджидали, Уайлдер повернулся прочь, но коридор оказался заблокирован. Из лифтового холла выскочили шестеро — в спортивных костюмах и белых кедах; и у каждого в руках была полированная бита. Возглавлял эту немолодую, но бодрую труппу — из биржевого маклера, двух педиатров и трех солидных ученых — Энтони Ройял. Как обычно, он красовался в белой охотничьей куртке, всегда раздражавшей Уайлдера, — такой наряд подходил разве что смотрителю зоопарка. В свете коридорных ламп светлые волосы Ройяла блестели, а на лбу ярко выделялись шрамы, как смущенные знаки вопроса на суровом лице. Он двинулся к Уайлдеру, сжимая в руках хромированную трость.
Понимая, что попал в западню, Уайлдер громко рассмеялся над труппой дурачков. Когда свет погас — сначала предупредительно мигнув, а затем исчезнув вовсе, — Уайлдер прижался спиной к стене, пропуская нападавших. Деревянные биты клацали вокруг него в темноте, выбивая хорошо отрепетированную дробь.
Из открытой двери квартиры Джейн Шеридан ударил луч фонаря, и физкультурники взялись за дело, Уайлдер ощутил шквал ударов по плечам. Прежде чем упасть, он ухватил одну биту, но остальные повалили его на ковер к ногам Энтони Ройяла.
Уайлдер очнулся распростертым на диване в вестибюле цокольного этажа. Двое запоздавших жителей ждали лифта. Крепко вцепившись в портфели, они не обращали внимания на лежащего, которого наверняка сочли пьяным.
Ощупывая побитые плечи, Уайлдер потянулся и погладил шишку за правым ухом. С трудом поднявшись, он поплелся от дивана к стеклянным дверям. Ряды припаркованных машин тянулись во тьму, готовые везти его куда угодно. Уайлдер вышел в холодный ночной воздух. Держась за затылок, посмотрел на фасад высотки и почти разглядел огни на 37-м этаже. Внезапно он почувствовал себя раздавленным — и громадой здания, и тяжестью собственного поражения. Лихая и непродуманная попытка взобраться на высотку окончилась унижением. В каком-то смысле его отвергла сама высотка, а не Ройял с приятелями.
Опустив взгляд, Уайлдер заметил, что с балкона его квартиры смотрит жена. Несмотря на разодранную одежду и разбитое лицо мужа, ее взгляд был спокоен, словно она его больше не узнавала.
7. ПРИГОТОВЛЕНИЯ К ОТЪЕЗДУ
Далеко наверху, на 40-м этаже, двое первых жильцов готовились к отъезду.
Весь день Энтони Ройял и его жена паковали вещи. Пообедав в пустынном ресторане 35-го этажа, они вернулись домой, — и последние свои часы в этой квартире Ройял провел, закрывая проектную студию. Никакой спешки не было, просто пришла пора покинуть здание, и Ройял неторопливо выполнял последнее ритуальное задание.
Система кондиционирования не работала, и отсутствие ее знакомого жужжания — когда-то оно раздражало — беспокоило Ройяла. Пусть с неохотой, он вынужден был признать то, от чего последний месяц открещивался. Громадное здание, которое он помогал проектировать, умирало, его жизненные функции угасали одна за другой — вода пропала с отключением насосов, электрощиты на этажах вырубились, лифты застыли в шахтах.
Заныли, словно сочувствуя, старые раны на ногах и спине. Схватив хромированную трость, Ройял вышел из студии и двинулся по гостиной между столами и креслами в чехлах. За год после аварии он усвоил, что только постоянные упражнения сдерживают боль; ему не хватало сквоша с Робертом Лэйнгом. Лэйнг, вторя врачу, говорил, что травмы, полученные в автокатастрофах, заживают долго. Впрочем, Ройял в последнее время начал подозревать, что раны действуют по своему собственному тайному сценарию.
В прихожей стояли наготове три портфеля, собранные еще с утра. Он никогда не пользовался портфелями; и роль, которую им предстояло сыграть в его личном дюнкеркском отступлении, только добавляла унижения.
Решение съехать из квартиры, и так уже откладываемое слишком долго, далось нелегко. Сколько ни отождествлял себя Ройял, как один из архитекторов, с высоткой, его вклад был не слишком велик и, увы, касался тех участков, которые приняли на себя главный удар ненависти жильцов — вестибюля 10-го этажа, начальной школы, обзорной крыши с детским садом скульптур и лифтовых холлов. Ройял с небывалой тщательностью подбирал материалы для отделки стен — теперь испещренных аэрозольными непристойностями. Глупо, наверное, но он принимал все надписи на свой счет, в частности, потому, что не сомневался во враждебности соседей к нему лично, — и хромированная трость, и белая овчарка давно перестали быть реквизитом.
В принципе, восстание этих успешных профессионалов против здания, которое они приобрели в складчину, не отличалось от десятков хорошо описанных восстаний жильцов из рабочего класса против муниципальных многоквартирных домов, так часто случавшихся в послевоенные годы. И все же Ройял принимал вандализм как личный вызов. Отказ здания как социальной структуры так на него повлиял, что в первые дни после необъяснимой смерти ювелира он ждал, что теперь нападут на него.
Однако позднее деградация высотки начала укреплять желание Ройяла все преодолеть. Испытание, которому подверглось его детище, было испытанием и его самого. Прежде всего, он заметил, что вокруг возникает новый общественный порядок. Ройял был уверен, что ключом к успеху громадных зданий является жесткая иерархия. Как он часто повторял Анне, в офисном здании до тридцати тысяч работников могут исправно трудиться десятилетиями — благодаря иерархии, четкой и формализованной, как в муравейнике, с практически нулевой вероятностью социальных волнений и даже мелкой преступности. Непонятное, но очевидное возникновение нового общественного порядка — явно на основе мелких племенных анклавов — завораживало Ройяла. Во-первых, упорствовал он, все должно идти, как идет, и какая бы враждебность лично ему ни грозила, он должен способствовать рождению нового. Собственно, только эта убежденность и не давала ему сообщить бывшим коллегам о растущем в высотке хаосе. Сам того не понимая, он дал людям средство ускользнуть в новую жизнь и схему социальной организации, которая станет образцом для будущих высоток.
