Я чувствую себя все более и более одиноким. Скоро я стану похож на Ромула.
Марк с тревогой поглядывает на меня.
— Ты совершил что-то ужасное. Я вижу это по твоим глазам, — как-то вечером говорит он мне.
— Не такое уж страшное. Иначе уже не был бы здесь. Хочешь, расскажу?
— Нет.
— Тебе совсем не любопытно?
— Напротив. Но я боюсь. И за тебя тоже боюсь. Если они почувствуют, что тебе хочется поскорее узнать свое будущее, они могут сломать твою кровать. Так уже было.
— Откуда ты знаешь?
— Рем мне рассказал: это произошло с Фиолетовым по имени Гней, отъявленным бунтовщиком.
— Надо поговорить об этом с Ремом.
— Будь осторожен с ним. Предатели, о которых ты мне говорил, где-то рядом.
— Только не Рем.
Со следующего дня я решаю последить за Ремом в течение недели. Ничего подозрительного, кроме того, что он часто остается один, сидит, уставившись в одну точку, и приходит на занятия и игры в самый последний момент.
Я пытаюсь приблизиться к нему. Например, сажусь с ним за один стол. Но быстро замечаю, что все напрасно. Я хочу, чтобы он рассказал мне о Гнее, поэтому как ни в чем не бывало задаю о нем вопросы. Рем удостаивает меня лишь взгляда и едва заметной улыбки. В такие моменты мне кажется, что он где-то далеко и ничего не понимает.
Однажды утром после моей очередной попытки он берет меня за руку и тащит в укромное место.
— Гней был непослушным, поэтому его наказали и сломали ему кровать. После он ушел.
— Кто сломал кровать?
— Это ночная тайна. Но ночь — не для детей. Ночью дети спят.
— Ты уже не ребенок, Рем.
— Нет, я все еще Красный.
Вдруг он меняет интонацию:
— Знаешь, Мето, давай-ка не попадаться друг другу на глаза, иначе…
Он уходит, не договорив, и отправляется в туалет. Я иду искать Марка.
Рем не приходит обедать. Он присоединяется к нам на хоре. Я замечаю, что Цезарь 4 не сводит с него глаз.
За ужином я сажусь рядом с Клавдием. Со времени моего предложения и его отказа я чувствую огромную пропасть между нами.
— Мето!
Голос спокойный и твердый. Я не оборачиваюсь и отвечаю:
— Да, Цезарь.
Я ждал его.
— Нам надо поговорить, — продолжает он.
Я иду за ним в кабинет. Цезарь долго перебирает бумажки, бросая на меня быстрые взгляды. Наконец он спрашивает:
— Итак, ты говорил с Ремом?
— Он мне нравится.
— О чем ты его спрашивал?
— Я просил рассказать о Гнее.
— Почему ты интересуешься им?
— Мне рассказали, что кто-то специально сломал кровать некоего Гнея, хотя он был всего лишь Фиолетовым. Я хотел узнать, сказка ли это для устрашения детей или этот мальчик существовал на самом деле. Поэтому я спросил у того, кто живет здесь дольше всех, то есть у Рема.
— Ну и? Что он тебе ответил?
— Он сказал, что это правда.
— Что еще?
— Он добавил, что не знает, кто именно сломал кровать. Это все.
Я должен любой ценой себя контролировать и не выдавать своего страха. Я продолжаю спокойным и уверенным голосом, четко произнося каждое слово:
— Я ничего не сказал Рему. Я не говорил с ним о Ромуле и о том, что он мне поведал. Я сдержал обещание.
— Похоже, что так. Не порти себе жизнь здесь, Мето. Она может оказаться не такой длинной. Пользуйся! Учись! Развлекайся! А самое главное — крепко спи!
— Цезарь, я голоден. Я еще ничего не ел сегодня вечером и ничего не пил, — невинно говорю я.
— Иди на кухню, мы все предусмотрели.
Я ем один на кухне и в спальню попадаю в последний момент. Красс жестом приветствует меня.
— О чем говорил с тобой Цезарь? — спрашивает Марк.
— Ни о чем. Все о холодильнике. Он хочет быть уверен, что я туда никогда не вернусь.
— А ты мне не рассказал, что было в холодильнике, — вмешивается Красс.
— Это в прошлом. Я не хочу к этому возвращаться. Было очень тяжело. Я потом с тобой поговорю, может, через несколько месяцев.
— А Марку и Клавдию ты рассказал, — ноет он.
— Нет. Ты должен понять, я тебе больше не опекун. Я вернулся к своей нормальной жизни: говорю теперь со всеми, а особенно с Красными, которых знаю очень давно и с которыми был разлучен во время твоей инициации и отсидки в холодильнике.
— Я понимаю, но я тоже хочу быть твоим другом.
— Ты и так мне друг. Но я дам тебе один совет: найди себе и других друзей, пожалуйста, твоего возраста и твоего цвета. Дружба с ними продлится дольше.
— А ты давно Красный?
— Думаю, мне осталось не больше трех.
Он опускает глаза. Думаю, он не понял.
— Не больше трех сантиметров до большой поломки. Мне осталось три — шесть месяцев в лучшем случае. Так я думаю.
— Ну вот. Тогда не жди слишком долго, чтобы мне рассказать.
Я залезаю в свою кровать и проскальзываю под одеяло. Как хорошо в тепле! Марк поворачивает голову ко мне в момент, когда гасят свет.
— Какое счастье видеть тебя рядом. Я очень боялся.
— Все не так уж страшно. В любом случае, у меня нет желания тебя покидать.
Мои глаза закрываются. Я собираюсь как следует выспаться.
Сегодня рядом с моей кроватью больше не пахнет солдатами. Я встаю. Случайно задеваю рукой какую-то маленькую палочку, засунутую с краю мне под подушку. Я тут же прячу ее в карман моей пижамной рубашки. Пытаюсь на ощупь понять, что это. Это не палка, хотя имеет ту же форму. Что-то более гибкое, может быть, полоска очень тонкого картона. Быстро перекладываю этот предмет в карман брюк. Первую попытку рассмотреть делаю в туалете, но едва я захожу в кабинку, как кто-то из малышей сразу в нетерпении стучит в дверцу. Приходится поторопиться. Дальше все утро беспрерывно чем-то занято. Занятия идут одно за другим. При каждом удобном случае я трогаю палочку, взвешиваю ее в руке, покручиваю. Я даже не знаю, какого она цвета. Я еще потеребил ее и понял, что это рулончик бумаги, скрученной очень плотно. Мне удается его расправить ногтем большого пальца. Теперь я уверен, что это записка, ночное послание.
Я сижу и уже целых пятнадцать минут слушаю курс о разведении картофеля, о его происхождении и питательных свойствах…
Я достаю носовой платок, в который завернута записка. Она сползает на тетрадь, а я в это время сморкаюсь. Марк оборачивается и улыбается.
— Ты простудился? — шепчет он.
Я не отвечаю, так как слышу, что учитель ботаники прерывается и поворачивает голову в нашу сторону.
Это человек без возраста и без волос, который передвигается с трудом при помощи тяжелых костылей. В коридоре кто-нибудь из учеников служит ему поводырем, потому что он слепой, ну или почти.
