детей-то хоть чему-то учат?
– Нас мало тех, кто деток учит,
Награду кто свою получит,
Увидев блеск у них в глазах,
Мы, побеждая всякий страх,
Учить решаемся студентов,
Не ожидая дивидендов;
Но нам работать все трудней:
Ведь мы во власти злых свиней.
– Наверное, пока есть преподаватели, которые по-настоящему учат студентов, университет и стоит, – задумчиво сказал Карл Владимирович. – А вот стоит им это прекратить, как он рухнет…
Глаза Горбунькова загорелись, и он вдруг начал декламировать так, как будто сообразил себя пророком:
– Когда последний настоящий –
Не жулик наглостью блестящий,
А тот, кто может научить,
Тому в достоинстве как жить;
Уволен будет злобной кликой,
Когда из профессуры лика,
Не будет здесь ни одного;
Когда и Карла самого
С позором выгонят из вуза,
Тогда разверзнутся вдруг шлюзы,
И рухнет университет…
Истории печальней нет!
– Так ты думаешь, что меня тоже выгонят? – задумчиво улыбнулся Барт. – Неужели решатся? Все-таки мировое светило как-никак…
– Для этих дурней, что светило,
Что черепашная Тортилла:
Их так устроены мозги,
Что непонятно в них не зги.
Их безнаказанность куражит,
Но время скоро им покажет,
Какой итог подонков ждет:
Им скоро всем … придет!
Карл Владимирович не расслышал предпоследнее слово; ему казалось, что это «конец», впрочем, он не мог полностью исключать и возможности того, что Горбуньков, в порыве поэтического вдохновения, употребил одно из тех слов, которые преподавателю вуза не стоит использовать в своей лексике ни при каких обстоятельствах. «Надо думать о коллегах только лучшее», – решил профессор и не стал уточнять у доцента по поводу последней строчки. Вместо этого спросил:
– И скоро ли все это произойдет?
– Свершится все в такие сроки,
Что это будет всем уроком.
– А что потом?
–Потом, надеюсь, на руинах,
Забыв о гадостных скотинах,
Воздвигнут новый храм науки –
Уже не жабы и гадюки:
Те, кто наукой дорожит,
Кто перед всеми не дрожит,
Кто любит знанием делиться…
Тогда пора определиться
Для каждого из нас придет –
Нас это испытанье ждет!
Сдаваться ж и теперь не будем:
Науки свет несем мы людям!
Карл Владимирович задумчиво отошел от Семена Семеновича: смешные рифмы пьющего доцента были далеко не так бессмысленны, как могло бы показаться представителям ректората университета, если бы они их услышали…
Поэт и Пифия
Нужно здесь рассказать, какие события предшествовали разговору профессора и доцента. А произошло вот что.
Горбуньков пришел в университетскую столовую. Придирчиво осмотрев меню, он выбрал два пирожка по восемь рублей и под осуждающим взглядом продавщицы взял чистый стакан, который наполнил холодной водой из под крана.
– На зарплату доцента это еще очень хороший обед! – сказал он вслух.
Взгляд из осуждающего стал сочувствующим. Семен Семенович сел за свободный столик спиной к продавщице, отпил половину воды из стакана, достал из кармана пузырек настойки боярышника, вылил его в стакан и залпом выпил содержимое. Жить стало веселее. Горбуньков задумчиво откусил половинку пирожка и сходил налить себе еще воды.
– Хорошо хоть, что вода бесплатная, – сказал он продавщице, взгляд которой после того, как она заметила его манипуляции перестал быть сочувствующим, а когда Семен Семенович подошел в четвертый раз, то она даже издала какой-то звук, означающий высшую степень негодования.
Но поэт не обращал внимания; его душа «воспарила в эмпирии», как он это называл. Доцент вышел из столовой изрядно покачиваясь. Он шел по коридору, и когда оперся на стену, чтобы не упасть, стена внезапно разверзлась, и поэт провалился внутрь.
Перед ним был сад, в глубине которого стояло величественное белое здание с колоннами. Перед ним за столиком с чашкой кофе сидела немолодая женщина в красном платье.
– Это где я? – спросил доцент.
– Перед дельфийским храмом, – спокойно ответила женщина.
– А вы кто?
– Пифия, – также спокойно сказала она.
– У меня глюки? – грустно спросил доцент.
Пифия озорно улыбнулась, щелкнула пальцами, и десять белок внезапно спустились с деревьев и начали танцевать вокруг Семена Семеновича, напевая:
«Тот кто слишком много пил,
Десять белочек словил».
Поэт заплакал, а белки запели:
«Тот кто белку не поймает,
Очень много не узнает».
– Не плачь, Семен, – добродушно сказала Пифия. – Выпей дельфийского самогона!
Она налила ему стакан какой-то жидкости, а белки принесли орешков на закуску. Выпив, поэт почувствовал какую-то необычайную легкостью мысли.
– На тебя возложена особая миссия, – сказала ему Пифия. – Ты должен будешь произнести пророчество о судьбе университета, в котором работаешь. А пока поспи, а то с таким количеством друзей в беличьей среде, ты будешь желанным гостем в наркологической клинике.
Горбуньков в это время выпивал с белками на брудершафт и интересовался у них уважают ли они его.
– И вот еще что, – добавила Пифия. – Ты теперь будешь говорить стихами, пока пророчество не исполнится.
– Из-за пророчества такого
Теперь я не скажу и слова! – недовольно ответил Горбуньков.
– Не сумеешь, – усмехнулась Пифия.
– Поэт сумеет что угодно:
Ведь мудрый он и благородный! – возразил доцент.
А Пифия засмеялась, хлопнула в ладоши… В глазах у поэта потемнело, он отключился. Через несколько часов он проснулся в одном из пустых университетских коридоров. К счастью, никто не видел, что он здесь спал, а видеонаблюдения в этом крыле не было. Горбуньков пошел в сторону ректората (инстинкт самосохранения у него отсутствовал напрочь) и наткнулся на Барта. Какая-то сила повлекла его к профессору, чтобы о чем-то рассказать, а о чем – поэт и сам не знал…
«…У него мысел не такой как у нас свами»
Оксана Александровна имела неосторожность устроить на должность редактора университетского сайта свою внучатую племянницу Зиночку. В Зине все было хорошо: и возраст – 22 года, как раз то самый случай, когда круглой двоечницей быть лучше, чем круглой отличницей; миловидное личико, безупречная фигура, мелодичный голос… Был маленький недостаток: полная безграмотность на фоне оригинального мышления. Бубнова сначала подумала, что на такую мелочь можно «забить», но вот сегодня, спустя всего две недели после начала работы Зиночки в качестве редактора, в кабинет ректора пришли проректор по научной работе Эдуард Леонидович Цирков и проректор по учебной работе Виктория Васильевна Цыганова с объемным списком допущенных ляпов. Читая распечатки скриншотов, и.о. ректора все более грустнела.
Например, материал, посвященный Геннадию Ивановичу Грофу, назывался «У него мысел не такой как у нас свами». В статье описывались достижения доцента, который по словам автора статьи давно заслужил стать «проффесаром» и даже «окадемиком». Рассказывалось, как он мужественно перенес аварию, а злопыхатели стали его называть «искусным интялектам» и «органом»…
– А зачем он ей про свои прозвища говорил? – поинтересовалась Бубнова.
– А он и
