Он вздохнул и отступился. Искусственный кот окончательно заглох; судя по всему, короткое замыкание – если это оно всему причиной – прикончило и батарейку, и главный двигательный привод. Дорогой ремонт, печально подумал Изидор. Не иначе как несчастный котяра не получал трижды в год положенную ему чистку со смазкой, а без них и гарантия пропадает, и срок службы резко снижается. Ну что ж, это будет для хозяина хорошим уроком.
Перебравшись на водительское сиденье, он повернул баранку в положение «взлет», взмыл вертикально в небо и снова взял курс на свою мастерскую.
Жаль, конечно, что кот совсем сломался, но теперь хотя бы не приходилось слушать, как он мучается. Странное дело, думал Изидор, вот хоть я вроде прекрасно понимаю, что все это фальшивка, искусная симуляция, все равно жуткие хрипы и стоны эрзац-животного рвали мне сердце. Лучше бы мне работать в каком-нибудь другом, поспокойнее, месте. Не провали я тогда этот дурацкий тест, не пришлось бы мне браться за такое неблагодарное занятие, связанное с непомерными эмоциональными издержками. А с другой стороны, вот взять хоть Милта Борогроува и мистера Ганнибала Слоута, ну разве их беспокоят синтетические страдания искусственных животных? Да ни в коей мере. А если так, заключил Джон Изидор, скорее всего, дело тут во мне самом… Возможно, когда ты регрессируешь, как то было и есть со мной, когда ты увязаешь в могильном мире аномальности… да нет, лучше об этом не думать. Ничто не угнетало Изидора так сильно, как те моменты, когда он начинал сравнивать себя теперешнего с тем, каким он был когда-то. Его умственные способности убывали день ото дня, медленно, но необратимо. Как и тысячи других аномалов, он двигался под уклон, к полному распаду. Превращению в живой хлам.
Чтобы отвлечься от неприятных мыслей, Изидор включил приемник и настроился на аудиопрограмму Дружища Бастера, которая, подобно своему телевизионному аналогу, шла без перерыва двадцать три часа в сутки, причем оставшийся час состоял из религиозной концовки, пятиминутного перерыва и рекламной заставки.
– Рад, что ты снова с нами, – говорил Дружище Бестер, – итак, Аманда, ты куда-то запропастилась на целых два дня. Ну не иначе как новый фильм, верно, дорогуша?
– Ну, я пше-то думала ну прям вчера и сымаца, так они чего, хотят, чтобы начинать прям фсем…
– В семь утра, дорогуша, или всем вместе? – прервал ее Дружище Бастер.
– И так и сяк, Бустер, фсем фсем! – Аманда зашлась своим знаменитым смехом, которому подражали почти так же часто, как смеху самого Бастера.
Аманда Вернер и несколько других столь же элегантных, очаровательных дам с тугими, задорно торчащими грудями плюс малая толика сельских острословов составляли основное ядро бастеровского окружения. Подобно Аманде, все эти женщины считались «иностранками», без уточнения, откуда именно они приехали; ни одна из них никогда не снималась в кино и не играла в каких бы то ни было спектаклях, их загадочная – и прекрасная в своей загадочности – жизнь практически не выходила за рамки нескончаемого шоу Дружища Бастера, где они проводили, как подсчитал однажды Изидор, до семидесяти часов в неделю.
И как это у Бастера достает времени записывать все эти программы, и телевизионные, и аудио? – недоумевал Изидор. И как это Аманда Вернер успевает участвовать в них через день, и это месяц за месяцем, год за годом? И как они могут столько разговаривать – никогда, насколько он мог судить, не повторяясь. Их реплики, неизменно живые, неизменно остроумные, никогда не казались заученными. Глаза Аманды сияли, волосы блестели, зубы сверкали. Она никогда не уставала, никогда не лезла за словом в карман, никогда не терялась перед бастеровским фонтаном шуток, каламбуров и язвительных замечаний. Шоу Дружища Бастера не только транслировалось через спутники во все уголки Земли, но и изливалось с неба на жителей колоний. Более того, уже были сделаны первые попытки вещания на Проксиму, так что, долети «Саландер-3» до цели, его встретил бы там Дружище Бастер – к вящей радости команды.
Но был у Дружища Бастера и один малоприятный пунктик. Бастер постоянно подсмеивался над Мерсером и мерсеризмом. Вот и сейчас опять.
– …Умный в гору не пойдет, тем более – если там швыряются булыжниками, – говорил он Аманде Вернер. – А уж если я вдруг совсем сдурею и полезу на гору, то непременно прихвачу с собой пару бутылок «Будвайзера»! – (Невидимая Джону Изидору аудитория откликнулась смехом и аплодисментами.) – А потом оттуда, сверху, обнародую свой забойный репортаж, что произойдет ровно через десять часов, следите за эфиром!
– И я с тобой тоже полежу, дорогуша! – загорелась Аманда. – Возьми меня с собой! Я не отстану от тебя ни на шаг, и когда они кинут в нас камень, я тебя защитю!
Аудитория снова зашлась хохотом, а на Джона Изидора накатила волна тихой бессильной ярости. Ну почему Дружище Бастер не может оставить Мерсера в покое? Он же никому не мешает, вот даже ООН высказала свое одобрение. Полиция – и американская, и советская – тоже за, были прямые официальные заявления, что мерсеризм заметно снизил уровень преступности, сделав людей более отзывчивыми к бедам и страданиям ближнего. А Генеральный секретарь ООН Тайтус Корнинг так прямо и говорит, что людям нужно побольше сострадания. Может, Бастер вредничает просто из зависти? Тогда бы все было понятно: он и Уилбур Мерсер что-то не поделили, соперничают. Но что им делить?
Не иначе как наши души, догадался Изидор. Они сражаются за контроль за нашими психическими сущностями. С одной стороны – психический ящик эмпатоскопа, с другой – Бастеровы хиханьки и хаханьки. Нужно будет поговорить об этом с мистером Слоутом, решил он. Спросить его, так оно или не так, уж он-то знает.
Он посадил фургон на крышу Ван-Нессовской ветеринарной клиники и сразу же отнес пластиковую клетку с безжизненным тельцем электрического кота вниз, в контору Ганнибала Слоута. Услышав скрип двери, мистер Слоут оторвал взгляд от толстого каталога запчастей; мертвенно-серая кожа на его лбу сошлась вопросительными морщинами. Ганнибал Слоут не был аномалом, но все равно не имел права эмигрировать, юные колонии не нуждались в одиноких стариках. Вездесущая пыль изъела его лицо и мысли, иссушила тело, превратила ноги в тонкие, шаткие подпорки. Он смотрел на мир сквозь очки, почти непрозрачные от пыли. Трудно сказать, почему Слоут никогда не протирал их; возможно, он с самого начала опустил руки, принял как данность, что радиоактивная пыль его убивает и со временем убьет. Она уже повредила зрение Слоута, вскоре возьмется за другие органы чувств, и так это и пойдет, по нарастающей, пока от него не останется один лишь визгливый, птичий голос. Потом угаснет и он.
