— Я кину им булочку, не беспокойтесь, — сказал Сюэли, увидев, как сотрудница пытается открыть тяжелую створку окна, чтобы кинуть воронам марципан.
— Спасибо, — сказала она с облегчением и ушла.
Как только Сюэли приоткрыл со скрипом внешнюю створку окна, к нему подлетел большущий ворон и уставился на него очень внимательно. Он даже придержал окно когтистой лапой, когда оно поехало назад от ветра. Он знал, что марципан для него. В клюве птица Рух держала что-то сверкающее и аккуратно сгрузила это на ладонь Сюэли, вроде бы в обмен на марципан. Вроде бы ворон даже поклонился. С ощущением, что он в дурдоме, Сюэли повертел камень и со вздохом пошел назад, на 27-й этаж. Он заподозрил, что это астропирит, украденный из экспозиции. Да, на витрине под этикеткой с химической формулой астропирита, конечно, ничего не было. "Заплатил! Широким жестом!" — подумал Сюэли, осторожно пристраивая астропирит на место. Рядом под формулой FeS2 тоже было пустое место. "Значит, просто пирит тоже сперли. Припасли". Сюэли порадовался хотя бы, что подучил минералогию настолько, что по крайней мере опознал краденое. "Кажется, у них здесь происходит круговорот всего в природе", — размышлял Сюэли, возвращаясь к лифту.
— Я даже не буду рассказывать вам историю Чэ Иня, который читал при свете светляков, она совершенно неприлична, — сказал Сюэли своей русской группе в Институте Конфуция. — То есть сама история вполне пристойна, — спохватился он, глядя на девочек, — я только имею в виду, что она сильно навязла в зубах. Чэ Инь как образец прилежного студента за несколько поколений совершенно измучил народ. Потому я сразу расскажу про способы ее обработки остроумными людьми в более поздние времена.
Утром, вытряхивая из банки светляков, Чэ Инь сказал: "Только пожалуйста, что именно я читал, пусть останется между нами".
"Сколько же здесь ошибок!" — поразились светляки, осветив как следует свиток с сочинениями Чэ Иня.
Когда закончился сезон светляков, Чэ Инь внезапно понял, что карьера ученого ему не светит.
Дурачок Удалан набрал полный глиняный горшок отборнейших светляков. "Не просвечивает", — заметил он и с тех пор невзлюбил Чэ Иня.
Приторно образцовое поведение иной раз раздражает: люди ведь не железные. Всякий эталон усердного студента, почтительного сына и мудрого полководца бывал высмеян по многу раз. Я даю вам пятнадцать минут — и на растерзание вам Сунь Кан, Янь Шу, Куан Хэн, Су Цин, Сунь Цзин. Я полагаю, гуши об этих выдающихся людях уже очень давно проели вам плешь?
— Янь Шу — фрик, который повторно держал экзамен, потому что первый раз ему попалась знакомая тема? — зашептались ученики. — Так, чур я пишу про него.
— Да, поделите персоналии, чтобы не все об одном. И если вам нужен иероглиф, которого вы не знаете, я разрешаю написать пиньинь. Только не больше трех пиньиней должно быть у вас в работе, — сказал Сюэли, сел за стол и тяжело задумался.
Вчера он не вышел за едой, поленился сходить и за забытыми на общей кухне палочками и, доедая руками холодную лапшу, наткнулся в одной из последних папок на записки Итимуры. То есть он, конечно, не знал, что это такое. Его внимание привлекло то, что в начале каждого листа, справа, лейтенант методично проставлял дату и место и делал пометку "Итимура Хитоси, подразделение "Курама Тэнгу" Квантунской армии". Он сдернул с лица платок, глотнул воздуха и стал просматривать написанное, пытаясь настроить свой ум на предельное, расширенное понимание и поиск значений каждого иероглифа в объеме словаря императора Канси и "Моря слов". Тексты состояли из легенд, диалогов каких-то вполне безумных по ощущению персонажей (он даже не сразу понял, что это реальные люди) и бытовых сценок. Кусками шли протоколы совещаний штаба. В бумагах упоминался Императорский театр теней, а в середине повторялось на нескольких страницах имя его деда, Ли Сяо-яо. Это означало, что он действительно взаимодействовал именно с "Курама Тэнгу" ("Ах, лучше б он умер", — пробормотал Сюэли). "Это же надо так непонятно написать! Китайский, на котором говорят в аду". Хотя рассортировывать документы и оценивать их содержание у него до сих пор выходило, пора было признать, что адский извод китайского читать он на самом деле не может. Он всматривался в написанное до боли в глазах, наконец отобрал листы с 16-го по 20-е января 1944-го года, где в качестве места записи указан был поселок Ляньхуа, и вызвал звонком Саюри.
Цунами-сан приплелась в кимоно с морскими огурцами, как определил это для себя Сюэли, вся несчастная, с головной болью. К изумлению Саюри, ей сунули в нос бумаги. Судя по виду этих бумаг, на них ставили кружки с чаем и стряхивали пепел. Они проштампованы были печатью штаба Пятой армии.
— "Сегодня господин полковник Кавасаки… проявил великодушие: он разрешил родственникам похоронить труп, который валяется здесь у нас около ворот. По этому поводу господин Аоки Харухико сложил хайку, которое непременно останется в веках", — с трудом подбирая слова, медленно перевела Саюри. Перевести само хайку она уже не смогла. Там было что-то про коршуна в восходящих потоках воздуха.
— Я и без этого знал, что японцы — очень странные люди. Спасибо. Я узнал это достаточно давно благодаря тебе, — ласково сказал Сюэли. — Давай пропустим это хайку.
— Это личные и исторические записки лейтенанта Итимуры Хитоси… Он… хотел достичь бессмертия.
— Что? — Сюэли подумал, что ослышался.
— Нет, не так. Он думал, что ведет историческую хронику большой важности.
— Знаешь, есть разница небольшая.
До поздней ночи они сидели над "Заметками об истоках величия Японии", возвращались назад, находили более ранние куски, объясняющие смысл более поздних, склеивали сведения об отдельных людях в по возможности связную картину работы отряда "Курама Тэнгу" на территории Китая.
Странно. Дедушка чинил часы, разные пружинные механизмы… делал многоярусные вертушки, кукол-бонз, которые кивают головой… Один такой хэшан до сих пор сидит у бабушки на туалетном столике, кивает.
Никогда Сюэли не предполагал, что дедушка был хранителем Императорского театра теней.
…Саюри, скрестив ноги, сидела на кровати Сюэли с записками Итимуры в одной руке, другую она слюнявила и листала японско-русский словарь. В электронном сдохла четвертая пара батареек.
— "Накадзима Хидэко по приказу командования и по указаниям Аоки-сан составил подборку свидетельств различных людей о том, что театр теней видели у Ли Сяо-яо, чтобы он не мог отпираться. Сам Аоки-сан в это время составил точную и доказательную бумагу о том, каким путем Императорский театр теней оказался у этого человека. Это был путь несложный: в Пекине Ли Сяо-яо владел мастерскую…"
