– Проклятый дождь…
Чтобы успокоиться, Пётр Алексеевич заставил себя изменить ход мыслей. «Недурно бы создать документ, где говорится, что крепость заложена не Алексашкой, а мной лично… От воплощения Иисуса Христа 1703 года мая 16, основан царственный град Санкт-Петербург государем царем и великим князем Петром Алексеевичем, самодержцем всероссийским. Да, вот так хорошо. Пусть писаки и приврут чего, им не впервой…»
– Не твоё это, – раздалось за спиной.
Пётр порывисто обернулся. На него смотрели выцветшие до белизны старческие глаза.
– Кто таков? По какому праву гавкать смеешь!
Гнев и изумление в царском голосе слились воедино. Что за старик? Кому пришло в голову притащить на работы этакую развалину. Древний, только что мхом не порос, а худ – сквозь впалые щёки остатки зубов пересчитать можно.
– Уходи с острова. Вся Россия твоя, не трожь чужого. Всем беда выйдет. Власть свою уноси. Крепкого вина она пьянее. В голову бьёт, разум отнимает. Нельзя крепость твою здесь ставить. Да ещё город с неё зачинать.
Пётр вздрогнул.
– Откуда про город знаешь?
– Знаю. Ещё знаю, заморишь здесь народа тьму тьмущую. Ни перед чем не остановишься. А месту этому смерть видеть нельзя. Ни единый человек с жизнью расстаться здесь не должен. Велика смерти власть, поболе твоей будет. Не защитницей крепость станет – темницей, страшней которой нет в державе твоей. Для тех, кто властью наделён – так и вовсе могилой.
– Безумный старик! – Щека у императора болезненно дёрнулась. – Что ты в военном деле понимаешь! Нам отвоёванное сохранить надобно. Под носом у Карла стоим. Чуешь, где цитадель ставим? Отсюда Нева двумя рукавами разбегается. Самый ход в Европу! Отстоим его – наш водный путь. Отдадим – останемся Россией лапотной, от всего мира отрезанной. Ничего, поди, о Столбовском договоре не слышал? По нему швед уж, почитай, сотню лет дороги нам в Европу не давал. Я дорогу ту у Карла силой вырвал, кровью солдата рассейского она полита! Торговать с Европой начнём, учиться будем. Швед за то, чтобы выход в Балтику вернуть локоть себе укусит! Отлежится после трёпки, снова полезет. Вон он, рукой подать, супротив стоит, зубами скрежещет. А ты – крепость не строй! Мне о малых жертвах думать не пристало, когда судьба державы на века вперёд решается. Разве поймёшь ты это, всю жизнь на печи просидевши?
Пётр оттолкнул преградившего ему путь блаженного и хотел идти, но тот схватил его за рукав. В голосе ясно слышалась мольба.
– Постой, до конца выслушай. – Острая белизна взгляда заставила царя приостановиться. Было в ней что-то пугающее и притягивающее одновременно.
– Ладно, говори. Только коротко, вставать уж скоро, а я не спал ни часа.
– Не дай смерти на острове случиться! Спокон веков капище здесь было. Аккурат, где крепость ставишь – жертвенник. Хлеб да зверя с рыбой спокон веков люди сюда несли. Помощи в охоте просили. Чтоб урожай земля родила. Да только… Тигр, пока человечины не отведает, стороной обходит. Раз попробует – уж нет для него яства слаще. Так и тут, не должен узнать жертвенник вкус власти. Недобрым закончится.
– Так ты язычник! – Пётр смерил старца презрительным взглядом. – Жертвенник поганый спасаешь, стало быть.
– Одна над нами Сила, – уклончиво сказал старик. – Я и твой народ уберечь хочу.
– Вот и я свой народ уберечь хочу! От ружей да пушек неприятельских. Пострашнее они сказок твоих. Быть здесь крепости! Град Петров с неё начнётся, столица новая. Перед ней ещё голландец или немец какой шапку ломать станет. Уйди с дороги!
– Столица, значит? – Блаженный глянул из-под кустистых бровей. – Стольный град – место силы всей державы. Во сто крат любое деяние умножает. С крепости-жертвенника град зачиная, весь его жертвенником делаешь. Столицу-жертвенник – строишь, всё государство на ту же участь обрекаешь. Не темницу здесь ставить надо.
– Да уберёшься ли ты?! – взревел Пётр.
Кликушество язычника окончательно вывело его из себя. Нелепее всего было то, что где-то в груди колючим ледяным клубком ворохнулся страх. Не сам ли просил откликнуться молчащий до сих пор остров? В бездонной пучине чьей-то чужой, сокрытой толщей веков, памяти тихо постанывал отголосок древней, как небо, веры пращуров. Неизбывное и вечное поклонение Солнцу и Земле. Сминая наползающее сомнение, Пётр швырнул старику в лицо:
– Знаешь ли ты, безбожник проклятый, что, когда Меньшиков мощи святые в основание крепости закладывал, Господь знак дал – орёл над головами кружил, символ державы Российской!
Крикнув это, император рванулся прочь.
– Хорошо, – услышал он вслед – последнее скажу, своими руками сына крепости отдашь. Да только зря. На тебе и его кровь будет.
Опомнился Пётр, когда под пальцами хрустнуло. Тонкая шея вещуна, сжатая руками государя-великана, посинела, тело билось в агонии. На губах лопались кровавые пузыри. В ужасе Пётр разжал пальцы, отпрянул. Предсмертные хрипы смолкли. Белые глаза стала заволакивать мутная пелена. Пётр Алексеевич кинулся прочь. Не раз подписывал он смертные приговоры. Случалось, убивал сам, но никогда вот так… немощного старика за одни слова безумные.
– Не орёл то был – стервятник. Не остановишь теперь… – ударил Петра в спину тихий голос.
Император замер. Обернулся. Нева лизала прибрежные камни илистым языком. Утро силилось пробиться сквозь плотную завесу туч. Берег был пуст.
Рождалась крепость трудно. Кого бревном или другой какой тяжестью придавит, кто надорвётся. Свирепствовала чахотка и прочие хвори. Косил народ голод. Скоро стройка стала расползаться с Заячьего острова на десятки вёрст вокруг. Росла из сырой земли новая столица.
В делах ратных построенной в самый короткий срок цитадели участвовать не довелось. Постепенно деревянные стены её покрывались камнем, рядом поднялся храм. За его возведением царь следил особенно ревностно. Точно спешил освятить землю, на которой зиждился исток града Петрова – Петропавловская крепость.
Первыми заключёнными Трубецкого бастиона стали двадцать два матроса с мятежного парусника «Ревель». Умер в Петропавловских казематах сын Петра Великого царевич Алексей. Несмотря на невообразимое количество воздвигаемых церквей и соборов, Санкт-Петербург в первое же десятилетие унёс больше сотни тысяч жизней. Словно огромная смертоносная воронка, он тянул и тянул под хлюпающую землю своих строителей. Власть смерти стервятником кружила над новой столицей.
Лицо Петра на белой наволочке выглядело особенно жёлтым. Веки отекли, стали прозрачными, похожими на студень. Царь с трудом приоткрыл глаза. Князь Меньшиков встрепенулся. Он давно сидел подле больного, ожидая, когда тот проснётся.
