…Если они ненароком сомкнут плечи, то раздавят ее, как былинку!.. Инквизитор видел, как епископ смотрит на осужденную; ему показалось, что еще мгновение этого трепетного вожделения, и произойдет непоправимое — на глазах у жителей Мидгейма рухнет неопровержимая истина о всесилии Святого суда над любыми происками дьявольского отродья. Допустить этого он не мог, и потому наклонился к епископу.
— Брат, прежде, чем совершить поступок, надлежит тебе вспомнить слова девятой книги «Кодекса», где говорится: «Никто не имеет права оказывать помощь обвиненным в колдовстве, а также принимать их и давать им советы. Виновные в этом сами наказываются сожжением на костре, а имущество конфискуется».
Епископ опустил взгляд. В его памяти почему-то отпечаталось лишь последнее слово — «имущество». С какой бы радостью он отдал его без остатка за то, чтоб разверзлись хляби небесные, поглотив этот город вместе с жителями, бургомистром, инквизитором, только…
— Брат, очнись от греховных фантазий, — продолжал инквизитор, не видя реакции на свое грозное предупреждение, — горе нам, если мы перестанем сеять семя Божие. Скверна поглотит всех, не желающих вразумиться, чтоб нести добро избавления, предначертанное нам словом Господним. Неужели глаза твои перестали различать Божественное и дьявольское? Неужели ты не видишь, что создание это порождено силой и волей Сатаны и только поэтому не боится никого и ничего? Лишь священный огонь способен обезвредить чары. В остальном, по попущению Божьему, она не сравнима ни с какими земными силами.
— Брат, — епископ снова поднял глаза и инквизитор увидел, что сверкает в них огонь, несовместимый со смирением во славу Божию, — дозволь напомнить тебе Первое послание к Тимофею: «Мне было оказано милосердие, потому что я поступал по неведению в неверии, — сказал апостол Петр». Мы тоже должны оказывать милосердие…
— Это пустое! — резко оборвал инквизитор, — ее вина доказана и возвращать ее в мир людей, смущая их нашим бессилием, мы не имеем Божьего соизволения. Это грех более тяжкий, чем совершила сама ведьма.
— Нет в ее душе дьявола!
— Ты разочаровал меня, брат, — инквизитор горько вздохнул, — вспомни ее признания и сопоставь их со словами святого Августина, который говорил, что демоны вызываются как раз с помощью известных низших тел, например, трав, камней или животных. Эти действия нарушают порядок элементов, помрачают дух и уничтожают души человеческие. Ты говоришь о том, что в ней нет Дьявола? Тогда дело обстоит еще хуже. Если человек совершает подобные действия не по дьявольскому наущению, значит, по собственному желанию. А если вывести цепь причин, порождающих желания, мы найдем внешний принцип, заключающийся в чувствах и рассудке. Чувства и рассудок, как известно, находятся во власти Дьявола. Как говорит тот же святой Августин: «Зло проникает в людей через все пути чувств, рисуется в воображениях, приноравливается к цветам, льнет к тонам, скрывается в запахах, проникает с испарениями и наполняет туманом все входы к рассудку». Отсюда следует, что сердцам верующих чужды все чувства и размышления, кроме Божьих внушений, ибо в этом случае они будут идти вразрез с порядком в природе, раз и навсегда установленном при сотворении мира. Брат, мне жаль, если мерзкая ересь настолько застила твое сознание, что я вынужден объяснять тебе очевидные вещи. Иди и исполни обет, данный Господу.
Толпа, видя замешательство в хорошо отлаженной церемонии, совершавшейся уже многократно, затихла. Все ждали, чем закончится спор двух главных лиц суда, до этого производивших действия с четкой слаженностью механизма.
Монахи за это время, взобравшись вместе с осужденной по специальной лестнице, приковали ее к столбу тремя обручами — один на шее, другой на животе и третий на ногах. Только после этого ей развязали руки, и она осталась стоять на узкой, словно жердочка, доске. Взгляд ее оставался безмятежно спокойным, даже немного удивленным — зачем здесь собралось столько празднично одетых людей, ведь ее жизнь прошла быстро и незаметно, так почему увидеть расставание с ней собрался почти весь город? Анна опустила взгляд, рассматривая свои босые ноги в ожидании и полном неведении происходящего.
— Несите факел, — приказал инквизитор стоявшему рядом монаху и вновь повернулся к епископу, — если ты не сделаешь этого, брат, то нарушишь обет, данный Господу; я вынужден буду доложить об инциденте Апостольскому Совету — тогда вы очень скоро встретитесь в аду, — он недобро усмехнулся.
То, что происходило в голове епископа, сам он не мог описать ни одним известным ему словом — смятение, страх, жалость, бессилие и наконец еще что-то, стоящее надо всем перечисленным, чему епископ боялся дать определение; все смешалось воедино, лишив его возможности не только предпринимать какие-либо действия, но даже мыслить. Наверное, так выглядит ад, где переплетаются сверхчеловеческие чувства и самые страстные желания, но ты не в состоянии исполнить ни одного из них…
Появился факельщик и остановился, не зная, самому ли ему надлежит исполнить обряд или это сделает высший духовник суда, как было оговорено заранее.
— Возьми факел, если не хочешь потерять свою бессмертную душу, и иди, — строго произнес инквизитор, — эта девица создана дьяволом и силу ее нельзя победить никакими человеческими способами, кроме святого огня.
…Да-да, она создана Дьяволом, — мысленно твердил епископ, — и я, жалкая тварь, тлен и прах, поддался на дьявольскую уловку… — слова звучали в голове повторенные многократно, но не опускались ниже — туда, где сердце предательски замирало в преддверии неизбежного, — она околдовала меня — сам я не способен ни на какие чувства, кроме служения Господу нашему…
Последняя мысль заставила епископа все-таки взять факел. Нетвердыми шагами, преодолевая сопротивление неведомой силы, он двинулся к помосту. Толпа снова взревела, видя, что церемония продолжается, а задержка, видимо, заключалась в желании епископа собственноручно сжечь ведьму, хотя это входило в обязанности факельщика. Сотни рук взметнулись под дружное улюлюканье. Епископ различал отдельные выкрики, но они не доходили до сознания, в котором воцарилась пустота, подобная пустыне, где Моисей сорок лет водил свой народ.
Наконец епископ остановился. Он должен в последний раз увидеть эти глаза и ощутить их благость, чтоб потом унести ее в могилу — с ней умирать будет гораздо легче, вне зависимости от того, какой ад ожидает его в конечном итоге.
— Дочь моя, Анна… — он поднял голову, — прости меня, но я дал обет Господу нашему, что сделаю это, — он держал факел в вытянутой руке, намеренно отстраняя от хвороста, ибо боялся, что тот вспыхнет, а он так и не сумеет произнести самое главное.
