— Да, сыро здесь очень, — Ким поежился, — нельзя, видимо, держать лабораторию на открытом воздухе. Я поговорю с Катаевым… Кстати, Игорь Владимирович, не разрешите ли вы снять на пару часов емкостный прибор, крайне нужно, и тут же — на место. Катаев очень просил.
— Вы что — серьезно? — Лаврецкий поднял на Кима тяжелый взгляд и смотрел, не отрываясь, так долго, что Киму стало не по себе. — Неужели вы могли подумать, Ким Сергеевич, что я разрешу взять отсюда хотя бы винт, хотя бы одну гайку!
— Понимаете, Игорь Владимирович, авария. На машиностроительном. Ничего не могут сделать.
— Для этого есть аварийщики, вы это знаете не хуже меня.
— Понимаете, они возятся уже несколько часов, решили тянуть новый кабель…
— Ну и пусть тянут на здоровье. Вероятно, это давно уже пора было сделать.
— Возможно, — сказал Ким, — но то, что случилось, это в какой-то степени бросает тень на нас, понимаете…
— В таком большом городе, как наш, Ким Сергеевич, что-то где-то случается ежедневно. Мы и так превратились в аварийную команду. Но растащить уникальную лабораторию! Послушайте, ну он мог это придумать, допускаю, но вы-то, вы ведь прекрасна знаете, как все это создавалось!..
— Я знаю, — сказал Ким, — но тут такая ситуация… Скажите, Игорь Владимирович, не вы отвечали на телефонный звонок, звонили насчет аварии?
— Да… Был такой разговор. Я направил их в аварийную.
— Ясно. Ну что ж, извините, я поеду. Они там ждут.
— Может, нужно мое присутствие, — сказал Лаврецкий, — пожалуйста, я готов. Давайте попробуем вывести фургон, хотя сомневаюсь…
Ильяс сел за руль, включил зажигание. Стартер надрывался, но машина не проявляла никаких признаков жизни
— Думаю, это безнадежно, — сказал Ким. — И вам ехать не стоит. Народу там полно. До свиданья.
Запись в тетради
Это был странный день и странный вечер.
Началось с планерки, на которой он почти допрашивал нас, и это было так унизительно, что я взорвалась.
А потом, когда мы лазили по размокшей земле, искали повреждение, и стало уже темнеть, а дождь разошелся совсем, под ногами хлюпало жидкое месиво, а мы все ходили и ходили со своими жалкими омметрами и ничего не могли определить, и директор завода подошел, посмотрел, махнул безнадежно рукой и пошел прочь, а Федор остался стоять, пригнув голову, с потемневшим осунувшимся лицом, — я впервые почувствовала к нему что-то вроде сочувствия. Или сострадания — не знаю. Я увидела его пригнутые плечи, и на какое-то мгновение, мне показалось, ощутила тяжесть, которую он сам, добровольно, взвалил на себя. Зачем он ее взвалил, я не знала и, пожалуй, не понимала, но то, что он мог жить спокойно, как мы все жили до сих пор, и сам, добровольно взвалил на себя эту ношу к ответственность за все, что делается у нас, и за всех нас, я почувствовала очень ясно в тот миг.
Потом приехал Ким. Федор бросился к нему, но Ким вышел мрачный, развел руками — фургон не заводится, а прибор Лаврецкий не разрешил снять. И на телефонный звонок отвечал, оказывается, тоже Лаврецкий.
Федор стоял, смотрел на Кима и словно не понимал, что он говорит. Потом ладонью провел по лицу, и на щеке остался грязный след.
— Всему есть предел, — сказал он. — Я ждал… Я ведь терпеливо ждал… Думал, он поймет, увидит…
Я понимала, о чем он говорит, и, странно, вместо обычного озлобления на него, я вдруг почувствовала раздражение на Лаврецкого. Впервые за все время.
— Посветите мне, — сказал Федор, — я попробую пролезть в туннель под дорогой.
Мы прошли к тому месту, где кабель входил в туннель. Здесь было давно разрыто, мы влезли на насыпь и почувствовали, как грузнут ноги в размякшей глине.
— Женя, может, уйдешь отсюда, — сказал Ким, — ты и так вся вымокла, посиди в машине…
А Федор даже не обернулся. Он спрыгнул в яму, я подняла повыше большой шахтерский фонарь так, чтобы свет падал туда, вниз.
— Идиоты, — сказал Федор. Он рассматривал вход. — Кто же делает такие вещи!
Действительно, все было сделано в нарушение правил, не говоря уже о том, что следовало вообще перенести линию, если уж очень нужно было вести здесь дорогу.
Вход обвалился. Не было здесь даже трубы и воронки, просто оставили в кирпиче канал и слегка зацементировали с краю. Все обвалилось. Федор стал разбирать руками кирпич и щебень, Ким спустился к нему, стал помогать.
Они расчистили вход, Федор взял у меня фонарь, посветил туда.
— Дальше как будто ничего, — сказал он и стал ощупывать свободной рукой кабель. — Есть у кого-нибудь карманный фонарь, я попробую залезть.
Ильяс дал ему фонарик, и он стал пробираться внутрь. Канал был узкий, и он с трудом протиснул плечи.
— Постой, — сказал Ким, — погоди. Ты понимаешь, что может получиться? Тебя завалит там, и ты не выберешься ни вперед ни назад.
— Ну и дьявол с ним, — послышалось из ствола, — по крайней мере позора нашего не увижу.
— Ты брось шутить, — крикнул Ким, — я серьезно говорю. Понимаешь, чем это пахнет?!
— Не волнуйся, — донеслось оттуда, — я осторожно. На всякий случай веревку дайте.
Принесли веревку. Он привязался к ней.
— Если дерну три раза — тащите. Не буду дергать — значит, все в порядке.
Он полез.
Мы стояли и смотрели, как медленно ползет веревка. Вот она остановилась, некоторое время лежала, как мертвая, потом опять поползла дальше. Все вокруг стояли и молчали, я держала фонарь, хлюпал дождь, скатывались комья земли с насыпи, а там, внизу, в глинистой луже лежала извитая петлями пеньковая веревка, медленно шевелилась, ползла в с гену.
Ким наклонился, крикнул в ствол:
— Ну как там? Есть что-нибудь?
Но все было тихо. Ни звука не долетело оттуда. Потом веревка остановилась надолго. Мы уже стали беспокоиться, но она опять поползла. Очень медленно, какими-то мельчайшими толчками. По нашим расчетам он должен был находиться ближе к противоположному концу ствола.
— Ильяс, давай на ту сторону, расчищайте выход! — скомандовал Ким. Но веревка остановилась совсем. Она лежала невыносимо долго, и Ким стал кричать в ствол. Потом он попытался дергать веревку и даже тащить. Но ничего не получалось. Она не поддавалась. И не шевелилась. Стало страшно.
— Ильяс, — крикнул Ким, — посвети с той стороны.
Там ничего не видно?
— Не-е-ет… Совсем ничего… — донесся до нас голос Ильяса. — Что делать, Ким Сергеевич? Что теперь делать будем?
И вдруг веревка дернулась. Очень слабо, но все заметили. Раз… Другой… Третий…
— Он подает сигнал. Ильяс, Женя, давайте все сюда, попробуем вместе.
