Мы взялись, попробовали тащить. Веревка пружинила, впечатление было такое, что раздирается там что-то.
У меня свело горло.
— Не могу, ребята. Мы его искалечим. Я попробую пролезть с той стороны. Я ведь все-таки поуже вас.
— Никуда ты не полезешь. Ну-ка взяли еще… Только вместе… Р-раз…
Мне показалось, что из ствола послышался стон. Я бросила их и побежала в ту сторону, полезла в каменный коридор. Я уж не помню, как я пробиралась, сейчас мне кажется, что это было довольно легко, помню только — я все время задевала головой, и что-то сыпалось на лоб и шею.
Потом мои руки наткнулись на что-то теплое, и я поняла, что это его лицо, оно было липкое…
А вокруг все было засыпано осколками кирпича — видимо, вывалились сверху. Я стала разгребать руками, освобождая его голову и плечи.
— Федор! — позвала я. — Федор!
Он не отвечал. Помню, я совсем испугалась, пальцами разгребала все вокруг и кричала что-то, сама уже не помню что. Потом мне показалось, что я освободила его, и крикнула им, чтобы тащили. Они не слышали. Я нащупала веревку и потянула ее — раз, другой, третий.
…Ким говорит, что, когда Федора выволокли, он был весь в крови — лицо, плечи, руки. На него плеснули водой, он вобрал в себя воздух, и сказал:
— Там пробой… Я видел…
Наши все остались, а мне велели везти Федора. Как только стало известно, что мы обнаружили место повреждения, все сразу изменилось, настроение у всех поднялось, директор на глазах подобрел, тут же подогнал свою "Волгу", сказал шоферу, что он поступает в мое распоряжение.
Федора уложили на заднее сиденье, мне дали скамеечку, и я села возле него.
— В неотложную, быстро! — сказал директор шоферу. — Там подождешь и поедешь с ними, куда надо будет. Давай!
Мы поехали. Федор зашевелился. Поднял руку к голове.
— Фу, ч-черт… Голова… Задал же я вам работу!
— Лежите. Не надо разговаривать.
— Когда же разговаривать? Мы ведь только ругаемся.
— Молчите!
— Ладно!
Мы приехали быстро, санитары унесли ею, а я сидела внизу довольно долго, отвечала на вопросы дежурного. Потом ходила. Потом вышла к шоферу.
— Ну, что там? — спросил он.
— Не знаю. Ничего не говорят. Подождем еще немного.
Потом вышла сестра, и санитары вынесли Федора, всего перебинтованного.
— Ваш больной? — спросила сестра.
— Наш.
— Ушибы головы, плеча и рук, повреждение кожных покровов. Раз в день перевязки, обработка марганцовкой, затем мазь — здесь написано. Хотели оставить, но он такой крик поднял! Домой, что ли, повезете?
— Домой… — неуверенно сказала я.
— Муж? — осведомилась она доверительно.
— Нет, — так же доверительно сообщила я.
— Несите в машину, — скомандовала она санитарам и почему-то недовольно посмотрела на меня, ей, по-видимому, хотелось, чтоб он был моим мужем.
Его опять уложили на заднее сиденье, я снова села в ногах на скамеечку.
— Теперь куда? — спросил шофер.
— Домой, — сказал Федор. — Только домой. Улицу Леваневского знаешь? Угол Спортивной. — Лишь теперь я узнала, что живет он недалеко от меня.
Мы ехали, молчали, а я думала, как поступить. Выйти раньше? Могу ли я его оставить? Имею ли право?
— Как вы себя чувствуете? — спросила я.
— Ничего. Теперь, кажется, лучше.
— Вы можете говорить?
— Вполне. Просто боюсь — вы же запретили.
— Что произошло там, в тоннеле?
— Не знаю. Как видно, обвал небольшой получился. Как в шахте. Помню, стало совсем темно, выступ какой-то мешал, я его решил убрать. Выбить-то выбил, но что-то шарахнуло по голове — больше ничего не помню.
— Могло быть хуже, вы знаете?
— Знаю. Можете считать меня героем-шахтером, а себя героем-спасателем. Вы ведь меня спасали?
Он положил свою забинтованную ладонь на мою руку, и я не решилась отнять ее.
— Зачем все эго надо было?
— Как это зачем! — Он стал приподниматься, и мне пришлось его удерживать. — Мы обнаружили первые. Понимаете, — не они, а мы!
— И для этого надо было рисковать?
— Конечно. Быть первым — дорого стоит. Но — стоит,
— Всегда?
— По-моему, всегда.
— Чего бы ни стоило?
— Да. По-моему, так. Иначе неинтересно. Разумеется, в деле, — не в должности.
— Должность не интересует?
— Косвенно. Иногда она нужна просто для дела. — В голосе его мне послышалась усмешка. Я пыталась разглядеть его лицо, но в неровном, мелькающем сумраке ничего не могла разобрать.
— Кажется, приехали, — сказал шофер. — Здесь, что ли?
Федор попросил меня открыть дверцу.
— Да, — сказал он, — точно прибыли. Спасибо, братцы.
Я помогла ему выйти из машины. Потом он попытался сделать несколько шагов сам, но его шатало. Двое прохожих — мужчина и женщина — испуганно шарахнулись в сторону: в тусклом свете фонаря его перебинтованная голова, руки и шея, видимо, производили жуткое впечатление.
— На каком вы этаже? — спросила я.
— На четвертом.
— Может, позвать кого-нибудь?
— Звать некого. Я сам доберусь… Отдохну немного и доберусь.
— Я помогу ему подняться, — сказала я шоферу. — Подождите.
— Сколько же я могу ждать? — заворчал он. — Там ждал. Теперь здесь жди! Я ж не такси, у меня рабочий день давно кончился…
— Правильно, — сказала- я ему, — а у меня рабочий день продолжается. Так что езжайте. Я на троллейбусе доеду.
— Да я не к тому, — устыдился он. — Только вы побыстрее.
— Не могу ручаться. — Я подошла к Федору, взяла его под руку.
— Ну, вот, — сказал он, — видите как… Никуда вам сегодня от меня не деться…
Мы медленно пошли по лестнице. Мы были уже на третьем этаже, когда я услышала, как сигналит шофер. Потом сердито заурчал мотор, и все стихло.
— Уехал, — сказал Федор. — Как вы будете добираться?
— Подумаешь! Не в первый раз. Это ваша дверь? — Да.
— Тогда все. Я пошла.
— Нет, погодите, не можете же вы меня бросить вот здесь, на пороге.
— Почему?
— А вдруг я упаду, не дойду до дивана. Кто будет отвечать? Вы.
— Ну, что ж, давайте быстрей доходите до дивана. Мы вошли. Я проводила его до широкой низкой тахты.
Он сел, прислонился к стене, прикрыл глаза.
— Извините, Женя. Я сейчас… Отдохну немного…
— Вам плохо? — спросила я.
— Напротив, — сказал он, не открывая глаз. — Никогда так хорошо не было.
— Тогда я пойду.
— Нет, нет, погодите, — встрепенулся он. — Я ведь все-таки больной, вы не можете вот так меня бросить, я пожалуюсь в местный комитет.
— Что вам еще?
