И все это — впустую.
С небес взирал на козявок один лишь отец Василий, с ужасом осознающий пустоту, зияющую пустоту в самом сердце мироздания.
Люди, жалкие, ничтожные людишки были одиноки, абсолютно одиноки, невероятно одиноки. Никто не внимает их молитвам. Никто не отзывается на их просьбы. Никто не помогает им в беде. Никто не наставляет их на верный путь. Никто не наказывает их за грехи.
Отец Василий вздрогнул.
Где-то там, внизу — невозможно сказать даже, где именно — его собственный маленький домик рядом с деревянной церквушкой. Попадья, должно быть, уже вернулась и бьет, по обыкновению своему, поклоны Николаю-угоднику, замесивши тесто на пироги. Отец Василий почувствовал жалость к ней, такой маленькой, такой незначительной, озабоченной такими глупыми и бессмысленными пустяками — стряпня, зеленые занавески, чай на веранде…
«У каждого свой крест», — подумалось ему. — «Попадья вот до скончания века своего, такого краткого, будет стряпать пироги и пить чай на веранде. И бить поклоны святому угоднику, которого — как теперь знать? — может и на свете-то не было».
Впрочем, попадья все равно праведница. Что ни говори, а праведница. Заслужила честно свое местечко в раю.
Слеза навернулась отцу Василию на глаза. Он отпустил край ковра и промокнул ее рукою.
Неужто праведная жизнь должна пропасть впустую из-за того только, что…
Нет. Нельзя, совершенно нельзя такое себе и помыслить. Каждый праведник должен быть вознагражден, равно как и грешник — наказан.
Он обернулся к джинну. Джинн безучастно смотрел перед собой, словно разглядывая рисунок на ковре. Казалось, что он, как и сам отец Василий, был погружен в какие-то свои мысли.
— Бес, — позвал его отец Василий. Джинн поднял на него свои черные глаза.
— Слушаю, мой повелитель.
— Я желаю, бес… — голос отца Василия дрогнул. Нелегко, ох, нелегко это… Но — у каждого свой крест.
Он заставил себя закончить фразу. Глаза джинна расширились.
— Ты желаешь…
— Да.
— Быть…
— Да.
Джинн на секунду умолк, ошеломленно глядя на отца Василия.
— Ну, что же ты, бес? — спросил тот. — Это в твоих силах?
Джинн медленно, не отрывая глаз от отца Василия, кивнул.
— Так выполняй.
— С-слушаю… и повинуюсь… Господин, — дрожащим голосом ответил джинн.
Он прикрыл глаза и поднял руки, начертив ими в воздухе ему одному ведомые символы. Снова повеяло пряностями и лавандой и еще каким-то приятным и легким ароматом. А затем отца Василия обдало горячей волной.
Каждая клеточка, каждый нерв его тела затрепетали, напитываясь Силой, великой, огромной Силой — непреодолимой, безграничной, бесконечной. Он почувствовал, как обретенное могущество переливается в нем от кончиков пальцев и до самого последнего волоска в его бороде. Ощущение это было невероятным и прекрасным. Он отпустил ковер и поднялся на ноги.
Джинн, закончивший свое колдовство, смотрел на него снизу вверх. Отец Василий поглядел на него со строгой улыбкой.
— Так что, бес? — сказал он. — Говоришь, нет Господа Бога?
В глазах джинна читался неподдельный ужас.
Отец Василий почесал бороду.
— Что ты там говорил? Три желания?
— Да, повелитель…
— Хорошо… Вот тебе третье. Как я уже говорил тебе — бесам место в аду… Я желаю, чтобы ты убрался в самые глухие и страшные закоулки ада, и оставался там на веки вечные!
— Но, повелитель! — воскликнул джинн. — Ведь я говорил тебе, что ада — нет!
Отец Василий улыбнулся.
— Есть, — мягко сказал он. — Уже есть.
Он протянул руку, и джинна сорвало с ковра, закрутило, утащило вниз. Отец Василий подошел к краю ковра, провожая его взглядом. Потом сложил руки на груди и удовлетворенно окинул взором землю.
— И увидел Господь, что это хорошо, — сказал он.
23.04.2009, Томск
