Она открыл глаза, когда он уже давно перестал верить в успех.
— Гайдли? Вы? — спросила он чуть слышно. — Как вы попали сюда? Что со мной?
— Ничего, Паола, ничего, дорогая, — он уже почти не мог говорить. Это пройдет, это скоро пройдет.
Он хотел сказать еще что-то, но Паола слегка повернув голову, вдруг заметила лежащего на полу Энасси.
— Дин! Что с тобой?
Она вскочила и, даже не заметив, что едва живой — по сути, уже умирающий Гайдли без сил свалился на диван у нее за спиной, упала на колени перед трупом Энасси.
— Дин! Дин! Что с тобой? — спрашивала она, заглядывая в его широко открытые мертвые глаза.
И Гайдли вдруг понял, что же она видит в этих глазах — темную зелень оболочки гьенда. Понял, потому что рука мертвого Энасси вдруг сжалась в кулак. И грудь — грудь его заколыхалась от сбивчивого, неровного дыхания. Энтар успел найти себе тело — уже мертвое тело.
— Ну что же вы сидите?! — оглянувшись, крикнула ему Паола. — Вы не видите — ему же плохо?!
— Ничего, Паола, ничего. Скоро ему станет лучше. С тобой ему, безусловно, станет лучше, — бормотал себе под нос Гайдли, пытаясь подняться на ноги. Собрав остатки сил, он сумел сделать это. И пошел прочь, прочь отсюда.
Дойти до лаборатории он не сумел. Он упал в коридоре, в двадцати шагах от двери. И вскоре умер.
Один из пиков Хребта Бессмертия на Мантейбе теперь носит его имя.
Я очнулся.
Было темно. Я лежал на кровати, накрывшись одеялом. В комнате было тихо, только где-то за окном ветер шелестел листьями деревьев. В окно светила здешняя луна — маленькая и красная. Занавеска медленно колыхалась от дыхания кондиционера.
Я постепенно приходил в себя.
Понемногу возвращались видения из разбудившего меня кошмара, но теперь я знал, что это только сон. Теперь я мог без страха, спокойно вспомнить все увиденное. Мне это снится все реже и реже, но бывает. Ночь. Пустыня. Наш лагерь у водопоя. И ужас, надвигающийся из темноты. Обычно здесь я просыпаюсь и не вижу того, что должно случиться. Обычно, как и сегодня, я успеваю проснуться раньше, чем начинается самое страшное.
Если бы и тогда все закончилось именно так!
Спать больше не хотелось. Я высветил циферблат на потолке — середина ночи. Тишина, и только шелестит трава за окном, только откуда-то издали доносятся чуть слышные крики ночных птиц. Тут хорошо и спокойно, тут почти как дома, тут можно наконец отдохнуть. Недаром я так стремился попасть сюда.
Тут почти как дома.
Но тут нет тебя. И никогда уже не будет.
Ты всегда была категорична, всегда шла напролом. Я говорил тебе девочка, зачем ты так изводишь себя? Время идет и все меняется, и мы меняемся вместе со временем. Но ты не желала признавать это. Наверное, ты хотела, чтобы из нас двоих изменялся один я. Я старался — ты это знаешь. Но как ни старайся, в конечном счете каждый из нас остается самим собой. Тебе нужно было все или ничего, ты не понимала, что ничего — это ничего и для меня тоже. Ты не шла ни на какие компромиссы, и в конце-концов у меня не осталось другого выхода.
Зачем я приехал сюда? Чтобы снова разговаривать с твоей тенью, как разговаривал с ней много ночей подряд, лежа на койке в своей каюте? Чтобы снова и снова изводить себя этим бесплодным разговором? Каких только слов не говорил я твоей тени! Я говорил, что доброта и любовь могут победить все, что именно это главное, а все остальное вторично. Я говорил, что нам все равно не будет жизни друг без друга — разве я был не прав? Но тень твоя была твоим подобием, и все слова были бесполезны. Она не отвечала, как и ты замыкалась в себе, и у меня не оставалось слов, потому что сердце разрывалось от любви, жалости и злости. А потом я все-таки засыпал и, если мне снова не везло, то опять видел во сне лагерь у водопоя и просыпался в холодном поту.
Но здесь! Почему это видение преследует меня и здесь? Неужели оно никогда не оставит меня в покое?
И тут я услышал. Не гудение, нет, лишь намек на него. Короткое и еле слышное. Но этот звук сказал мне все. А я-то еще удивлялся, почему кошмар настиг меня в этом доме.
Я сел, спустил ноги на пол. Ничего сейчас во мне не было, кроме злобы. Попадись только мне сейчас эта тварь, думал я. Они, правда, живучи, но я бы уж постарался. Наверное, его притащила сюда какая-нибудь старая дева. Их очень любят старые девы — мягкий белый мех, умилительная физиономия, почти полное отсутствие мозгов. Именно то, что надо. С тех пор, как я впервые увидел эту тварь на поводке в парке, я не могу спокойно думать о ней. Собственно, я и увидел-то это лишь один раз, с меня хватило. Больше я никогда не возвращался домой.
Теперь, значит, они и досюда добрались.
Ну нет, если так, то я здесь больше не живу. Я вскочил, не зажигая света стал одеваться. Раскрыл шкаф, покидал вещи в чемодан. Немного у меня вещей. К чему вещи, если нет дома? А дом без тебя мне все равно не нужен.
Потом я остановился. Взглянул на часы.
Уходить не имело смысла.
Ближайший транспорт только на рассвете.
Я сел в кресло и стал слушать.
Тогда мы тоже сидели и слушали. И смотрели в огонь. Нам просто нечего было больше делать. Нас забросили для того, чтобы приготовить лагерь, но через два дня грузовик, который вез нам оборудование, потерял управление и рухнул в океан. С грузовиками это иногда случается. Мы не очень переживали — Эндем-жи оказался неплохим местом, здесь можно было ходить без респираторов и не бояться подхватить какую-нибудь новую заразу. С «Алдана» передали, что нам вышлют новый грузовик как только сумеют его укомплектовать, и на том все успокоились. Им там было не до нас, они накинулись на Эндем-жи. До них было триста восемьдесят миллионов километров — триста восемьдесят миллионов километров до ближайших людей.
Меня вообще-то это совсем не волновало. Чем дальше, тем лучше. Я вообще по возможности старался быть один в то время, а если уж совсем не было выбора, то по крайней мере видеть поменьше лиц. И я специально попросился на Эндем-жи. Нас было четверо на планете — я, Ланкар, Данро и Илла. Потом я узнал случайно, что Илла попросилась в эту группу из-за меня. Но тогда я не задумывался над такими вещами. Я думал тогда только о тебе.
Мы разбили лагерь в пустыне, недалеко от водопоя. Вообще, половина Эндема-6 — это пустыня. Жаркая у экватора, холодная у полюсов. А другая половина — океан. Если бы сместить ось планеты всего на пять-шесть градусов — я знаю, мы считали это еще до высадки — система ветров изменилась бы, над континентами пошли бы дожди, и здесь снова расцвела бы жизнь. Так было миллионов двадцать лет назад, пока два праконтинента не сомкнулись в один современный континент. В ту эпоху планета выглядела совершенно иначе. Но теперь жизнь на поверхности исчезла, ушла вглубь песка, приспособилась к новым условиям, и мы не имели права менять что-либо на планете. Мы всегда признаем за другими право на такую жизнь, которую они ведут.
