Кеша не нашёл ни синего перстенька, ни кусочка стеклышка. А отец деликатно не спросил его, что он искал. Отец осторожно вернулся к рассказу о явившемся из стены старце и высказал суждение, что этот факт и другие поверья – своего рода мифы. Они в их замкнутой среде восполняют недостаток знаний. Играют роль счастливых сказок, из которых им, обладателям необъяснимых способностей, приходится черпать силы, чтобы противостоять своим всегдашним страхам и одиночеству.
– Всю жизнь мы скрывали свои сверхспособности, как скрывают уродство, – сказал отец. – Ведь в большинстве люди не прощают превосходства. Так что быть посредственностью намного безопасней, и мы избегали пользоваться своими возможностями. Только в последнее время по просьбе настоятеля нашей церкви отца Василия, который и сам одарён (предвидит будущее), сорганизовались мы в общество Спаса. Он предрекает нам стать спасителями мира, потому что новая земля и новое небо уже пребывают в нас. Мы должны научиться сами и должны научить всех людей жить на новой земле с новым небом .
Отец помолчал. И, глубоко вздохнув, заметил, что и это, конечно, очередная сказка, подобная легенде о Конце света , которую им поведал отец Василий и которую ещё в детстве ему довелось слышать от своей матушки.
Но сказка о старце с жезлом в руке была чересчур правдоподобной, чтобы быть сказкой. Кеша слишком хорошо помнил его в длинных золотисто-голубых одеждах. Очевидно, мама вызвала его к ним своими молитвами, своим необоримым желанием уберечь Кешу от самого себя. Отец словно бы чего-то недоговорил, наткнувшись на стену внутреннего запрета или оберега.
Однако если наше желание материально, то есть его можно напряжением воли материализовывать, то тогда понятно, почему на Новый год ему привиделась девушка, очень похожая на Фиву. А Фиве в пространстве синих полотнищ привиделся парень в космическом комбинезоне, очень похожий на него.
Кеша не чувствовал морозного холода окна электрички, в которое уткнулся лбом. Ему было жаль отца, и маму, и себя, и вообще весь мир. Его поездка домой разъяснила только одно: чего-то главного отец не открыл ему, утаил. Но утаил не потому, что хотел утаить, а потому, что Кеша не готов был это главное воспринять. Не созрел ещё к пониманию самого главного. Но что есть самое главное? Может быть, самое главное – это как раз то, что он сам определит главным?
Но это ответственно.
Но в этом смысл жизни. И этот смысл должен исходить из настоящего дня. И гармонично сочетаться с прошлым и будущим всех людей. И каждого отдельного человека, в том числе и его, Кеши.
Но человек слаб и несовершенен.
Но в каждом человеке есть качества, которые во все времена в цене и не подлежат пересмотру потому, что делают человека Человеком.
Вначале Фива хотела притвориться, что спит, но потом поняла, что девчата спать не дадут. Повернулась на спину, закинула руки за голову и задумалась, уставившись в потолок. На душе было необъяснимо грустно.
– Давай, вставай, хватит нежиться! – как всегда с грубоватой безапелляционностью, сказала Ксения Баклажкина.
Вторя ей, и Агриппина Лобзикова подала голос из умывальной (ужасно тесной комнатёнки, из-за которой частенько случались ссоры).
– Да-да, Фифа, можешь вставать. Я, можно сказать, закончила.
– Если закончила, выметайся, – беззлобно, но с начальственными нотками в голосе заметила Ксения и упрекнула: – И не надоест же тебе любоваться своей особой? Интересно, Квазимодо любил смотреться в зеркало?
– Всё же какая ты, Ксения, грубая. Уж чья бы корова мычала! У самой вместо лица дуршлаг, а туда же. Тебе надо было не в геодезисты идти, а в армию, в сержанты!
Во время тирады подруги Ксения самодовольно похохатывала – гу-гу-гу!
– А что? Выгонят с работы, в армию пойду. Потом, Агриша, сама ко мне попросишься – ать-два, ать-два! Гу-гу-гу, – опять хохотнула Ксения.
– Я тебе не Агриша, я Агриппина, – вдруг стала закипать Лобзикова.
– В армии тебя будут звать – А-Гриша, через дефис, там женские имена не в ходу, там их под мужские переделывают. Гу-гу-гу!
– А ты будешь не Ксенией, а сержантом Аксентием.
– Точно. Гу-гу-гу! – незнамо чему обрадовалась Ксения Баклажкина.
– Боже, какой у тебя дурацкий смех, – возмутилась Агриппина Лобзикова.
Она появилась в дверях умывальной вся в красных пятнах, чувствовалось, что подруга порядком вывела её из себя. Ксения тоже это заметила, пошла на попятную, заканючила:
– Я что, виновата, что у меня смех такой проникновенный?
Теперь засмеялась Лобзикова.
– А ты знаешь, Ксюша, мы с тобой в Тель-Авив поедем. Там главное – в армию обороны Израиля записаться. Запишешься в ЦАХАЛ, и уже ты красавица. Мужики млеют уже от того только, что ты в военной форме. А если от тебя ещё потом и грязью шибает, то вообще люкс, за принцессу сойдёшь.
– Гу-гу-гу, – отозвалась Ксения Баклажкина и вдруг заявила, что она в иранский спецназ подастся.
– Там девчата в хламидах до пят, кавалера под юбку и – вперёд, гу-гу-гу!
Вслед за нею, упав на кровать, зашлась в смехе Агриппина Лобзикова.
– Ну что за дурацкое «гу-гу-гу»! Точно филин, ночью услышишь – в окно выпрыгнешь.
Теперь они смеялись вместе.
Все эти утренние перебранки, начинающиеся из-за умывальной, а точнее, из-за огромного настенного зеркала в ней, всегда смешили Фиву. Она и сейчас некоторое время улыбалась, слушая подруг, а потом, вдруг погрустнев, с горечью заметила, как тесно и неуютно у них – того и гляди, окна выпадут. Будто и не в доме живут, а в вагоне какого-то обшарпанного «пятьсот весёлого».
Девчата умолкли.
– Ну, Фифа, с таким настроением тебя не то что в сержанты, в ефрейторы не возьмут, – наконец подала голос Агриппина Лобзикова.
– Да-да, с таким паршивым настроением ей даже в нашу Российскую армию не прорваться – гу-гу-гу!
– Фифа, ты слышишь, какой проникновенный смех, – спросила Агриппина Лобзикова и сама засмеялась.
Потом вскочила с кровати.
– Девчата, какие мы всё же дурочки! Сегодня старый Новый год, а мы занимаемся какой-то ерундой. Предлагаю в честь праздника организовать сабантуй. И обязательно с посещением какого-нибудь уютного кафе.
– Например, кафе «Сталкер» – гу-гу-гу! – с обычной неуместной прямотой вмешалась Баклажкина.
В ответ Агриппина и Фива переглянулись и тоже рассмеялись. (Им вспомнился альбинос-именинник в розовом костюме и с бабочкой на голой шее.)
– Нет, Ксюша, ты своим проникновенным смехом однажды меня заикой сделаешь. Прошу – перестань смеяться! – взмолилась Агриппина Лобзикова.
Девчата не без участия Фивы решили, что ни в какое кафе не пойдут, отпразднуют старый Новый год в своей «завалюхе». Более того, Агриппина и Ксения пригласят своих хахалей, медиков. Один якобы начинающий дантист (все разговоры у него о шахматах). А другого и вовсе не поймёшь (утверждает, что работает врачом « скорой помощи », а в кафе чуть пропустит стопочку, рассказывает о тяжёлых кислородных баллонах, которые почему-то ему приходится таскать по подвалу больницы). Подруги были уверены, что Фива ни с кем из парней не дружит, поэтому предложили ей не задерживаться на работе. И, вернувшись в «завалюху», сразу же заняться праздничным ужином. Тем более что они понавезли из дому разных продуктов, а у Ксении в заначке есть даже бутылка первача.
