Он стоял рядом в каких-то двух шагах от неё.
– Кеша, если это ты – скажи три наших заветных слова! – взмолилась Фива.
Она была уверена, что Кеша знает, какие именно слова нужно сказать. Впрочем, это не важно, знает он их или нет, – всё равно он её суженый. Ведь не случайно же удалось убедить в том бабушку, подумала Фива и простёрла руки. Она ждала объятий, но не верила, что Кеша рядом.
– Всегда, буду, хочу !
Кеша шагнул к ней. Она привстала, не в силах совладать с собой и, чувствуя всем телом крепость его истосковавшихся рук, открыла глаза.
– Кеша, наконец-то! – воскликнула Фива и, зажмурившись, невольно прильнула к нему, выронив пуговку.
Пуговка прокатилась по полу где-то за изголовьем. Фива была уверена, что находится во власти грёз и Кеша исчезнет, растворится в серебряном мареве. Но он не исчез, и, чувствуя крепость его объятий, Фива опять открыла глаза.
Он стоял на коленях, прижимая её голову к своей груди. Никакого марева вокруг не было, и она, запустив руку в его шевелюру, тихо прошептала:
– Кеша, если это не сон, подними меня.
– Ну, это тяжеловато. Лучше я тебя поцелую, – улыбаясь, сказал он.
Поцелуй получился взаимным и долгим, как затяжной прыжок с парашютом.
– Ещё бы чуть-чуть, и поминай как звали, – восторженно задыхаясь, сказал Кеша и, приподняв Фиву над кроватью, стал подниматься с колен.
В какую-то секунду покачнулся. Она вскрикнула, обхватив его шею, и они вместе повалились на съехавшую с места кровать.
Им было весело, настолько весело, что, несмотря на ушибы, они радовались падению. Кеша, пользуясь случаем, стал целовать её щёки и шею. Фиве было щекотно. Она, смеясь, вырывалась, требуя отпустить её. Потому что теперь была уверена – это не сон, это обыкновенная проза жизни. Будь это сон, они бы не упали.
Разгорячённые Фива и Кеша вскочили с кровати и разом замерли. Если это не сон – тогда что? Переполненная тревогой перед необъяснимой реальностью, которая, случись во сне, не требовала бы никаких объяснений, Фива снова закрыла глаза. Но тут же опять открыла. Мысль, что явь действительно может обернуться сном и Кеша исчезнет, показалась невыносимой.
– Иннокентий, – сказала Фива решительно. (Её потемневшие глаза полыхали отвагой. В этот момент она не слышала своего учащённо бьющегося сердца и голоса своего тоже не слышала.) – Ты действительно думаешь, что я твоя суженая?!
Сейчас Фива чувствовала только Кешу. Чувствовала каждой частичкой, каждой своей клеточкой, причём так всеохватно и объёмно, что уже казалось, что настоящая она – это он.
Сколько это длилось, секунду или долю секунды? Она увидела в его глазах и тревогу, и страх, и надежду! То есть всё, что чувствовала в себе. От неё не ускользнуло и всё внешнее – его новое демисезонное пальто с оторванной пуговицей. И даже армейские полусапожки, набитые снегом. Нет-нет, ничто не ускользнуло. В особенности надежда, которую она услышала, как вскрик сердца, когда Кеша, опустив глаза, вздохнул. Вздохнул с прихлёбом, как бы в разреженном или безвоздушном пространстве.
– Ты вздыхаешь, ты, наверное, не надеешься на меня? – с горечью спросила Фива и констатировала: – Потому что ты думаешь, что ты один, а нас двое – смотри!
Она встала напротив Кеши и потянула за ленточку пеньюара. Оборки на плечах разошлись и, на мгновение задержавшись на груди, точно вода с плотины, пенным каскадом обрушились, накрыв ступни.
Странно – на нём тоже нет одежд, наверное, они в пространстве желаний, извлечённых из её снов.
Они смотрел – глаза в глаза или друг на друга. Ему казалось, что всё происходящее между ними, происходит как бы отдельно от них, в какой-то замедленной киносъёмке. В её глазах, потемневших и ставших иссиня-чёрными, вдруг полыхнуло небесное пламя, изливающееся звёздами. Пространство комнаты покачнулось, и в проницающих и вибрирующих всполохах огня оно раздвинулось до необозримых пределов. Однако эти пределы затягивались белой прозрачной кисеёй, которая, уплотняясь, металлически поблёскивала, словно сети серебристых перистых облаков. Кеша увидел тех, тогда неведомых ему людей (космическую девушку и парня в серебряном комбинезоне), теперь понятных, как всплеск взаимных желаний. Желаний его и Фивы, которые неделимы и неотделимы друг от друга. Потому что вместе они – как бы одна бегущая волна, запечатлённая в тонком мире и явившаяся здесь, в материальном, в образах космических людей.
– Ты видишь их? – спросил Кеша и, взяв Фиву на руки и целуя её глаза, тихо опустил на кровать.
– Я вижу их, это мы с тобой накануне Нового года.
Он опять встал на колени.
– Ты видишь их с закрытыми глазами?
– Да, я вижу, но не их, а нас – это мы, Кеша.
Фива чуть привстала, ищуще, словно сомнамбула протянула руки и, обхватив Кешину голову, прижала к груди. Потом опять тихо опустилась на подушку.
– Ты знаешь, Кеша, мне очень хорошо сейчас. Даже в интимной близости мне не было так хорошо.
Она улыбнулась и неожиданно с горечью сказала:
– Это потому, что ещё никогда я так полно не чувствовала, что мы – одно, одно неразделимое целое.
Какое-то время они молчали. Его голова лежала у неё на груди, и он, прильнув к ней, прижимал её к себе, как высшую драгоценность. Фива была мягко-податливой, и её дыхание и машинальные движения пальцев, теребящих его волосы, навевали такую благость и успокоение, какие он испытывал только в детстве при убаюкивающих прикосновениях матери.
– Ты всё ещё видишь их? Ты всё ещё видишь нас в серебряных космических костюмах? – уточнил Кеша.
– Нет, – сказала она. – Я вижу маленького мальчика и маленькую девочку. Они в леске, у звонкого ручья.
Кеша услышал, как сердце Фивы, как бы в рывке, ударило с такой силой, что её тело вздрогнуло. Пульс участился, он невольно приподнял голову. Нет-нет, тело её было недвижимым, а глаза закрытыми.
Маленькие мальчик и девочка у звонкого ручья – что они делают? Кеша ещё только подумал, а в ответ и его будто кто-то с силой тряхнул за плечи, и сердце, отозвавшись, ускорило свой бег.
– Они сажают синюю луковицу цветка? – спросил Кеша и, закрыв глаза, опять приник к Фиве.
Удары её сердца были всё такими же сильными и, как отзвук эха, гулкими.
– Да. Мы сажаем синюю луковицу цветка, – сказала она.
«Так это была ты?» – подумал он.
В ответ она глубоко вздохнула.
«Ты обещал, что будешь приходить, и мы вместе будем смотреть, как цветок растёт. Ведь луковицу принёс ты, я только помогла посадить».
«Я не смог приходить. Досо́чки , при помощи которых я уходил в сон, у меня отняли – я потерял дорогу и не мог прийти. А ты ходила, ты смотрела, и вообще, как ты сумела войти в мой сон?»
