И ни один не захватил ручного передатчика? Как всегда, об опасности никто не думает, пока беда не случается.
Но где же искать? Прошло семь часов, может немного меньше. На такое время кислорода в маске не хватит. В обгоревшей машине нет ничего, но уходить от нее глупо. Вокруг – мертвые равнины и скалы. До города пешком не добраться, а вероятность помощи все-таки выше на месте аварии.
Однако если б выжившие остались на месте, тела уже бы обнаружили… Значит, ушли. С какой целью? И вдруг он понял.
Сломя голову ринулся к своему вездеходу, прыгнул на сидение. Едва успев задраить дверь, рванул с места. Пятнадцать километров – это не больше трех часов ходьбы. Кислорода должно хватить. Если только баллоны были новыми. К черту все «если». Они дошли. Вика дошла.
Всю дорогу заставлял себя держать безопасную скорость. Если наскочить на валун, лучше не станет. Двадцать минут пути вдоль кромки Лабиринта Ночи показались двадцатью часами. Вот и Храм. Сверкает и переливается холодным отраженным светом фар.
Выскочил наружу, едва не забыв о маске. Она мешала дышать, кричать. Втянул воздух и содрал пластик с лица.
— Вика-а-а! Чтобы вдохнуть, пришлось снова прижать маску к лицу.
Ворвался в заснеженную пещеру. Впереди – свет. Не мертвый слюдяной блеск. Желтый луч фонаря.
— Вика!
Четыре фигуры в комбинезонах с надписью «СССР» сгрудились вокруг маленького источника света. Самая маленькая кинулась навстречу, повисла.
Сумасшедшее напряжение лопнуло, как мыльный пузырь. Задрожавшие ноги подкосились, но это уже не имело значения. Разве может быть на свете что-то важнее? Все, все остальное – пыль.
Он готов был обнять каждого: Мишу Прокопенко, Сергея, незнакомого оператора. Просто за то, что живы. Только спустя минуту осознал, что жена и остальные что-то говорят.
— Михаил ранен, чиркнуло железкой, у тебя же есть аптечка?
— Вовку Гизеева жаль, был в вездеходе.
— Я думала, нам всем конец… Хорошо еще, вспомнила о вчерашних припасах. Ну что ты так долго? — это Вика. Максим с трудом заставил себя вникнуть и ответить хоть на что-нибудь:
— Так вас еще найти надо было. Почему никакого сообщения не оставили?
— Не нашли, на чем написать. Но мы нарисовали на земле стрелку, куда пошли. Не заметил, что ли?
Он покачал головой. К моменту обнаружения сгоревшего вездехода снег уже засыпал все углубления.
— Не важно. Я знала, ты быстро догадаешься, куда мы пошли. И приедешь. Даже почти не волновалась. Максим засмеялся:
— И правильно. Поехали домой.
Мишин Дмитрий
120: Вечный бой
Случается, человека посещает чувство светлой печали, особое осеннее чувство грустных, почерневших от сырости ветвей, навсегда прощающихся со своей, горящей пестрыми красками, листвой. Это чувство недаром всегда представлялось мне особой атмосферой, возникающей, когда в начале октября хмурое дождливое небо вдруг расползается восвояси и лучи удаляющегося Солнца пронзают кристальный от свежести воздух. Неожиданность, даже спонтанность этого чувства всегда оставалась для меня загадкой. Одно я усвоил совершенно отчетливо: если это состояние подолгу не приходит, душа начинает черстветь. Еще по молодости своей (а в те далекие и безнадежно дикие годы струна времени абсолютно расстроилась и грязно звенела в такт скучным и вялым общественным процессам, вращавшимся вокруг науки «выживания» и обустройства быта) я силился представить, что испытывает душа, когда Земля разжимает свою мертвую хватку, и тело покорно движется по орбите. Я наблюдал из безвоздушного пространства за раскинувшимся подо мною драгоценным шаром, страх вперемешку с восторгом, захлёстывал меня с головой. Фантазия неминуемо высвобождала из глубин души именно это тайное чувство. Теперь же, изрядно повзрослев, я в составе экипажа корабля «МАРС-61» летел по важному поручению (Уважаемый Читатель, ты обязательно узнаешь по какому, а пока я позволю себе создать некоторую интригу) на Красную Планету. Степан, с которым мы за несколько недель полета успели завести великое множество разговоров, а также вдоволь налюбоваться черной пустотой, не обронив ни слова, найти во взгляде другого частицу себя, одним словом крепко подружиться, сейчас выискивал в потоке мыслей ответ на мой вопрос. Дело в том, что меня опять накрыла волна того самого загадочного чувства, и, когда она отступила, вопрос не заставил себя ждать:
— Стёпа, ты никогда состраданием к космосу не проникался? То есть, что значит состраданием? Он холоден, никем не согрет, стало быть. Как странник, подолгу пребывающий в одиноких скитаниях под палящим зноем и пронзающими ветрами, внутренне опустошен и смирен с судьбою. Космос ЁCтоже странник, несравненно более масштабный. Одно губительное излучение, да пыль ему сопутствуют. Да и пыль не то чтобы часто встретишь. Представь себе сколько можно в этом пространстве, если его окультурить, народов, зверей и птиц поселить? Сколько хлебов собрать? Бесценный источник труда и творчества для будущих поколений. Какого будущего! Страшно представить, когда это случится. А ведь окромя человека никто за это дело не возьмется. Может, конечно, иной вид разовьется до степени разумности, но это не означает того, что разум поможет ему выжить. Что? Люди сколько раз за короткую историю свою чуть себя, а заодно и жизнь не погубили. И разум тут не помог. Вернее не так. Тогда разум с чувством расходился. А теперь, я уверен, как никогда ранее надо чувствовать, вся боль глухой и одинокой Вселенной чтобы в сердце поместилась. Не приютим, не пожалеем Космос, так он вовсе остынет, а то и сожмется в точку от грусти. Вот тогда точно конец всему.
Пока образы в голове Степана кипели, стремительно обретая форму застывшей и цельной мысли, он глядел на меня живыми и непосредственными глазами молодости. Затем начал выражаться вслух:
— Так с ходу и не ответишь. Я внутри испытываю вечное беспокойство. Сыт ли, голоден ли, все одно ЁC беспокойство. Много, как много за последние полвека произошло, как никогда много. Сейчас процессы только набирают оборот, время как никогда чувствуется. «Время, вперед!»- вот без сомнения лозунг нашей эпохи. Вы, Павел Захарович, помните, несомненно, помните еще ту эпоху, застали её нерадивую, когда люди потеряли ощущение Времени, и прорва забрызгала слюной. Человека ведь чуть не погубила алчность окончательно. Не погубила тогда, случился прорыв всечеловеческий. Сейчас другое совсем время. Мне покой за все мои двадцать шесть лет и не снился ни разу! Вот ведь оно как! Потому что остановиться ЁC значит умереть, может не сразу, но тем не менее. Мы, люди, чем глубже вглядываемся в тайны природы, Вселенной, чем дальше покидаем Родную Землю, каждый сантиметр которой пропитан кровью предков, отчуждаемся от неё, тем больнее душе. Вот, что волнует меня. Мы и Пояс Астероидов подготавливаем к жизни потому только, что, где человек, там должно все дышать. Марс-то понятно, вот-вот зацветет! С Венерой сложно очень. Ну, да ладно, я отвлекся. А где отчуждение, там крепнуть обязана безусловная творческая любовь. Мне как раз кажется, что жизнь наша полна противоречий, абсурда. Так уж неуклюже скроена наша Вселенная. А раз человек согласился жить, расширятся по Вселенной, то он обязан её перешить заново. Иначе что? Распадется наше бытие, как пораженное пороком. Затем и надо изъяны устранить, да прорехи залатать.
