Я посмотрела в зеркало на Трескуна и Фыркуна, которые ждали продолжения, и вздохнула.
– Вы нам задачу не облегчите, верно?
По правде сказать, гептаподы были полностью открыты к сотрудничеству. В последующие дни они учили нас своему языку, не требуя взамен учить их английскому. Полковник Вебер и его соратники размышляли над причинами такого поведения, в то время как мы с лингвистами при других зеркалах проводили видеоконференции, чтобы поделиться тем, что узнали о языке гептаподов. Видеоконференции не способствовали рабочей обстановке: наши экраны были примитивными по сравнению с зеркалами гептаподов, и мои коллеги словно находились дальше от меня, чем инопланетяне. Привычное было далеким, а странное – близким.
Мы не скоро сможем спросить у гептаподов, почему они прилетели, или обсудить с ними физику и узнать их технологии. Пока мы занимались основами: фонология/графемика, лексика, синтаксис. Гептаподы у каждого зеркала использовали один язык, поэтому мы могли накапливать данные и координировать усилия.
Главным источником смятения была «письменность» гептаподов. Она вовсе не походила на письменность, скорее напоминала замысловатые графические узоры. Логограммы не выстраивались в ряды, спирали или любым линейным способом. Вместо этого Трескун или Фыркун составляли предложение, объединяя все требующиеся логограммы в огромное скопление.
Эта форма письменности была сродни примитивной системе знаков, читателю которой требовалось знать контекст, чтобы понять послание. Подобные системы считались слишком ограниченными для систематической записи информации. Тем не менее вряд ли гептаподы достигли своего уровня технологий только с устной традицией. Это означало, что возможны три объяснения. Первое: у гептаподов существует настоящая система письменности, но они не хотят пользоваться ею перед нами; полковник Вебер придерживался этой теории. Второе: технологии, которые используют гептаподы, принадлежат не им, они позаимствовали их у кого-то. Третье – и самое интересное для меня: гептаподы используют нелинейную систему правописания, которая приравнивается к истинной письменности.
Помню разговор, который состоится, когда ты будешь учиться в одиннадцатом классе. Будет воскресное утро, и я буду готовить омлет, а ты – накрывать стол для позднего завтрака. Ты будешь со смехом рассказывать о вечеринке, на которой побывала прошлым вечером.
– Надо же, – скажешь ты, – вес действительно имеет значение. Я выпила не больше парней, но напилась намного сильнее.
Я попытаюсь сохранить нейтральное, приятное выражение лица. Действительно попытаюсь. Потом ты скажешь:
– Мам, ну ладно тебе.
– Что?
– Ты ведь в моем возрасте делала то же самое.
Я ничего такого не делала, но знаю: если скажу тебе об этом, ты потеряешь ко мне всякое уважение.
– Ты ведь помнишь, что нельзя садиться за руль или в машину, если…
– Господи, разумеется, помню. Думаешь, я полная идиотка?
– Нет, конечно, нет.
Я буду думать, что ты совершенно, безумно не похожа на меня. И это напомнит мне снова, что ты – не мой клон; ты можешь быть чудесной и восхитительной – но не можешь быть человеком, которого создала я.
Военные установили в лагере с зеркалом трейлер для наших кабинетов. Я увидела Гэри, идущего к трейлеру, и помчалась на перехват.
– Это семасиографическая система письменности, – сообщила я, догнав его.
– Прошу прощения?
– Давай покажу.
Я затащила Гэри в свой кабинет, подошла к доске и нарисовала круг, пересеченный диагональной линией.
– Что это значит?
– Запрещается?
– Верно. – Я написала на доске слово «ЗАПРЕЩАЕТСЯ». – Равно как и это. Но лишь одно представляет речь.
– Ладно, – кивнул Гэри.
– Лингвисты называют такую письменность, – я показала на слово, – глоттографической, поскольку она представляет речь. Все человеческие письменные языки относятся к этой категории. Но этот символ, – я показала на перечеркнутый круг, – представляет собой семасиографическое письмо, поскольку передает значение, не прибегая к речи. Между его компонентами и конкретными звуками нет связи.
– И ты считаешь, что именно так пишут гептаподы?
– Судя по тому, что я видела, да. Это не пиктографическое письмо, а нечто намного более сложное. У него есть собственная система правил для построения предложений, вроде визуального синтаксиса, который не связан с синтаксисом устной речи.
– Визуальный синтаксис? Можешь показать пример?
– Минуточку.
Я села за стол и открыла на компьютере запись вчерашней беседы с Фыркуном. Повернула монитор, чтобы Гэри мог видеть.
– В их устной речи существительное несет указатель падежа, определяющий, является ли оно подлежащим или дополнением. Однако в их письменной речи роль существительного определяет ориентация его логограммы относительно логограммы глагола. Вот, взгляни. – Я показала на одну из фигур. – Например, когда «гептапод» и «слышит» объединены таким образом, с параллельными черточками, это означает, что гептапод слышит. – Я показала другую фигуру. – Когда они объединены так, с перпендикулярными черточками, это означает, что гептапода слышно. Такая морфология применима к нескольким глаголам.
– Другой пример – система изгиба. – Я открыла очередную запись. – В письменной речи приблизительный смысл этой логограммы – «слышать хорошо» или «слышать отчетливо». Видишь элементы, общие с логограммой «слышать»? Ты можешь объединить ее с «гептаподом» прежним способом, чтобы показать, что гептапод может что-то отчетливо слышать или гептапода отчетливо слышно. Но что действительно интересно, так это то, что превращение «слышать» в «слышать отчетливо» не является особым случаем. Видишь, какую трансформацию они применили?
Гэри кивнул и показал.
– Похоже, они выразили понятие «отчетливо», изменив изгиб этих черточек в середине.
– Точно. Эта модуляция применима к множеству глаголов. Логограмму «видеть» можно таким способом превратить в «видеть отчетливо», так же как и логограмму «читать» и другие. Причем изменение кривизны этих штрихов не имеет устного аналога. В устной речи они добавляют к глаголу приставку, чтобы выразить легкость действия, и для «видеть» и «слышать» эти приставки различаются. Есть и другие примеры, но главное ты понял. По сути, это грамматика в двух измерениях.
Гэри начал задумчиво расхаживать по кабинету.
– Встречается ли нечто подобное в человеческих системах письменности?
– Математические уравнения, знаки для записи музыки и танцев. Но все они крайне специализированы. С их помощью нельзя записать наш разговор. Однако, подозреваю, обладай мы достаточными знаниями, нам удалось бы записать его при помощи системы гептаподов. Я думаю, это полноценный, универсальный графический язык.
