Хикеракли переложил тулуп из одной руки в другую, движением плеча поправил на спине тюк. Эк оно выходит занятно — вроде и не к первому сегодня стучится, а всё как-то неловко.
В камере Асматова-младшего воняло какой-то гнилью, а с запястий его тускло щерились кандалы. И кто сообразил? Умнейшего, благовоспитаннейшего человека — и в кандалы, будто знает он, как из камеры с боем вырываться. Эти, благовоспитанные, дай-то леший дверь от окна отличат. Сам же Асматов-младший на Хикеракли вскинулся с очевидной надеждой: окошко его предусмотрительно выходило на сторону, но прощёлкать под городом целую Резервную Армию — это даже аристократия не сумела.
— Ну чего, скучаешь? — дружелюбно воззвал Хикеракли. — Не скучай, свобода по твою душу пришла.
И кинул Асматову ключи от кандалов. Тот, надо заметить, их поймал, принялся неловко ковыряться. Бледненький он был совсем, небритый, глаза как-то запали. Немытый тоже.
— Эх ты, аристокра-атия, — беззлобно укорил его Хикеракли. — Что ж не спрашиваешь, откуда свобода, по какому такому поводу свобода?
Асматов вроде насторожился, но с достоинством, так сказать, высоким — без истерики или чего там у нормального бы человека на его месте приключилось. Аккуратно положил кандалы на край своего лысого арестантского стола. Ключик там же примостил. Вежливый какой.
— Мне неоткуда знать детали, — Асматов говорил осторожно, не стремясь рисоваться, — но, насколько я понял, Петерберг сейчас находится под ударом Резервной Армии. Очевидно, вы хотите некоего моего участия в переговорах?..
— Угу, — хмуро кивнул Хикеракли, — раздевайся.
— Что, простите?
— Раздевайся, говорю. И не до исподнего, а весь, чтоб как перед лешим, голенький. Будут тебе переговоры.
На лице Асматова, измождённом и заросшем, но сохранявшем эдакую благочинность и даже, пожалуй, доброжелательность, отразился искренний ужас. И не того ужас, о чём его просили, а того, что поди сочини, как на предложение сие ответить. Вежливость вроде не к месту, но и для грубости повода нет.
А вот как они, интересно знать, в своих будуярах с девками говорят?
Хотя с другой стороны — вовсе и неинтересно.
Асматов сидел прямо, приспособить дрожащие пальцы к пуговкам не спешил. Хикеракли всегда любил созерцать такие вот произведённые, что называется, эффекты, и сейчас бы пронаблюдал, когда б не заметил вдруг, что на столе у арестанта валялась книжечка. Не слишком из себя казистая, задрипанная, зачитанная.
С детскими европейскими сказками. Оно ведь и верно: уж конечно, аристократия столичная по-европейски читает.
Камера-то, выходит, хэрштерцевская — тут Хикеракли не проведёшь, он именно эту книжечку, эту самую, в лицо признал, — а убрать никто и не потрудился.
И такое тогда Хикеракли зло взяло — словами не передать. Книжечку он со стола схватил, да у арестанта ведь ни камина, ни шиша, один только горшок жестяной под койкой, да и тот небось пустой. Вот и сиди, брат Хикеракли, со своим злом на горшке, коли ничего поумнее придумать не можешь. Не за пазуху же книжечку пихать, леший знает чьими руками зацапанную.
— Или я говорю непонятно? — без особой, тем не менее, злобы поинтересовался Хикеракли у Асматова. — Или вам в письменном, как говорится, виде договор предоставить подобает? Скидай штаны!
— Да мне, собственно, не так и затруднительно, — Асматов вцепился руками в край койки; и отыскал же в голосе твёрдость, подлец. — Но хотелось бы пусть и в общих чертах понимать…
— Мне что, отвернуться, девица ты моя непуганная? Развёл тут! — Хикеракли наконец-то свалил со спины на койку тюк и в самом деле отвернулся. — Ну слушай сюда. Ты нам правда нужен в переговорах, да не так, как думаешь. Ты, друг мой сердешный, сейчас тряпки скинешь, а в новые переоденешься. Не какие-нибудь, а революционные. Смеёшься? — Асматов не смеялся. — Ну смейся, смейся… Специально орхидеи на всём вышивали, руки себе искололи. Зачем, спрашиваешь? А затем. Затем, чтобы пришёл ты к генералитету Резервной Армии и доложил: так, мол, и так, в Петерберге об арестантах заботятся чинно, кормят-поят, одевают-пеленают. По душам беседуют, или что у вас важным почитается. Создал положительный, так сказать, образ.
— Но это ложь! — закричал из-за его спины Асматов. — Я сижу тут в клопах и без камина, какое там «по душам»! Одну только книжку нашёл, а вы и ту отобрали…
— Верно, — развернулся Хикеракли, — а скажешь ты наоборот.
Льющий бунтарские речи Асматов был уже в революционных панталонах с орхидеей прямиком на гульфике, и до смерти уморительно он в них смотрелся. Это кто же так с вышивкой постарался? Вышивкой занималась Лада, когда-то кухарка копчевиговская, когда-то репчинская, а теперь вот швея-с. Потому как вышивка орхидей на гульфиках — дело деликатное, тут такого человека подыскать надо, кто согласится после до вечеру в четырёх стенах посидеть, чтоб наверняка языком не молола.
Так уж расписаны ноты сегодняшней симфонии, или как оно называется.
Ну молодец Лада! Ей такое дело — а она и тут нашла способ посмеяться. Хороша девка! И Хикеракли это без иронии. Не можешь противостоять — так хоть вышей орхидею на гульфике, дело благое.
Асматов тем временем застегнул на себе сорочку и принялся устраивать носки. Эти вот, аристократические, с эдакими подтяжечками. Хикеракли всегда, как он на них ни посмотрит, в смех кидало.
— Я не понимаю, чего вы хотите этой… глупостью… добиться, — сердито ворчал Асматов, краснея над подтяжечками. — Вероятно, намереваетесь шантажировать меня судьбой тётки? Я уже понял, что она с вами, раз уж супруг её, господин Туралеев, так к вам, хм, проникся… Предположим даже, что я не совру, сделаю всё по вашим указаниям. Явлюсь к генералам Резервной Армии и буду убеждать их в том, что Революционный Комитет всецело милосерден к пленникам. Неужели же вы думаете, что подобный… выразимся так, фактор способен повлиять на их тактические решения? Я вас умоляю.
— Ну уж, не способен, — укорил его Хикеракли, — им так куда проще сдаться будет.
— Сдаться? — Асматов замер и ошалело замигал. — Сдаться? Я не знаю даже, как это прокомментировать.
— А ты не комментируй, ты портки натягивай.
— Нет, право слово, господин Хикеракли… Мне казалось, что в целом я понимаю modus, скажем так, operandi Революционного Комитета. Вернее, понимал его в рамках гражданской деятельности… А ещё вернее, взаимодействия гражданских лиц с вашей Охраной. Тут, право, от вас не требуется особой изобретательности. Но вполне ли вы отдаёте себе отчёт в том, что делаете сейчас? Вы сознаёте, что Резервная Армия — это армия?
