— Да, — согласился Мамонтов. — Это больше похоже.
— Но умер действительно от водки, — продолжил Саша. — В сорок лет с хвостиком. Просто один к одному. С творческими людьми это бывает.
— Саша, — сказал Никса, — давай ты свои песни будешь сначала мне петь.
— А что не так? — удивился Саша.
— «Если руки сложа наблюдал свысока, и в борьбу не вступил с подлецом, с палачом» можно понять по-разному. Как бы папá не усмотрел в этом что-то не то…
— Ты хочешь стать моим личным цензором?
— Есть возражения?
— Никаких! Будешь первым слушателем.
Вся эта военная романтика постепенно начинала увлекать. Раньше Саша думал, что иммунен. Маршировка, правда, бесила по-прежнему, зато со стрельбой было уже почти прилично. Только плечи от пятикилограммовой винтовки болели, конечно.
Это как пересесть с автомата обратно на механику. Первые три дня материшься. А потом ничего, привыкаешь. Дорога есть дорога, и принципы вождения не меняются.
Правда, там в будущем, на механику он не садился уже лет двадцать, так что метафора была чисто умозрительной.
Они с Никсой состояли во второй мушкетерской роте, которой брат как бы командовал. Но Зиновьев всегда был рядом. Гогель, понятно, тоже.
Во время ночных маневров наступали в рассыпном строю, стреляли холостыми, вели осадные работы и даже штурмовали крепость, которая живо напомнила Саша донжон, выстроенный из вполне серьезных бревен на игре по Альбигойским войнам в 1995-м году.
Против них действовал второй кадетский корпус.
В лагерь возвращались под утро.
Как-то Саша заметил иней на траве. Близился сентябрь, и температура упала почти до нуля.
Господа генералы упали без сил и заснули в палатках, все-таки возраст, а Саше что-то не спалось, и он вышел к костру и сел на бревнышко.
Под белеющей золой еще сияли, переливались и вспыхивали догорающие угли.
Небо уже светлело, и гасли звезды.
Было холодно, он пошевелил палкой пепел и встал, чтобы добавить дров. Нашел пару поленьев. Сложил домиком веточки и раздул огонь. Сразу стало теплее.
Сел и вытянул ноги к костру.
За спиной послышались шаги. Он обернулся.
К костру шел Никса.
— Ты что, железный? — спросил он.
— А ты?
— Мне нехорошо что-то…
— Плохо себя чувствуешь?
— Да ладно, пустое. Ты-то что здесь делаешь?
— Думаю, — сказал Саша.
— Да, это взрывоопасно, — вздохнул цесаревич, садясь рядом.
Глава 11
— Понимаешь, это все замечательно, — сказал Саша. — Духоподъемные мелодии, военное братство, осады крепостей, маневры, стрельба в цель. Погоны с вензелем папá на плечах. То, что с вензелем папá — прямо супер!
— Ты таким тоном говоришь… — заметил Никса.
— Да, таким тоном. Это все прекрасно, если забыть для чего. Не подумай, что у меня в душе натянуты другие струны. Все тоже самое. Утренняя заря, вечерняя заря, барабанный бой, военный рожок, четкий шаг, поворот, на плечо, и знамена красиво развиваются по ветру.
Только все это ради войны, то есть ради убийств, сожженных деревень, разрушенных городов, добычи мародеров и изнасилованных девчонок, младше нас с тобой Никса.
— Русская армия не делает того, о чем ты говоришь, — сказал Никса. — Мы не ведем захватнических войн.
— Да? Ну, конечно! То-то я наизусть письмо Александра Павловича учил. Про округление границ и наращивание территории. Учил ради французского, а и на русском вызубрить стоило. Спасибо отважному Модесту Корфу, что напечатал. Так вот уважаемый дедушкин брат, придя к власти, стал делать все тоже самое, едва ли не больше, чем предшественники, и границы уже такие круглые, что дальше некуда.
— Что тебя возмущает?
— Понимаешь, Никса, нет армий оккупантов и захватнических войн. Армии делятся на три типа: армии освободителей, армии спасителей и армии защитников. А все остальное — поклеп врагов. И войны бывают освободительные, оборонительные и специальные спасательные операции. А все прочее: клевета тех, от кого спасаем. А иногда и кого спасаем.
— Армия Наполеона была освободительной?
— Умница Никса, схватываешь на лету. Конечно освободительной, ты что не знал? Великая армия французов несла свободу по всему миру, а по дороге даже отдельным счастливым выдавала конституции, Испании, например. А кончилось это тем, что великая освободительная армия европейских держав под предводительством царя царей Александра Павловича спасла Париж от орд презренного корсиканского узурпатора. Я правильно излагаю?
— Как ты так можешь? Сначала с одной точки зрения, а потом сразу с другой.
— Учись, пока я жив, — сказал Саша. — В жизни пригодится. Но суть не в этом. Для того, чтобы увидеть суть надо подняться куда-то в облака к Господу, а не государю. А увидим мы, что война противна человеческой природе, как противно ей насилие, грязь и кровь. Как противна ей смерть, запах пепелища и трупный смрад. Человек любит спать и жрать, любит семью свою и дом, и добро свое, нажитое непосильным трудом, верной службой или изворотливой торговлей. Только в нем еще есть искра божия, что освящает все. И чтобы примирить его с войной нужна именно она — эта самая искра, нужно великое моральное оправдание, великая цель, великая жертва. И тогда все остальное зайдет: и грязь, и кровь, и запах смерти. И для этого музыка, стяги, братство и молитвы. И кадящий смерти полковой поп.
— Ты хочешь сказать, что моральное оправдание обман?
— Обман, конечно.
— А если на нас нападут? Что будем делать без армии?
— Да кто полезет на такую махину? Наполеоны повывелись.
— Откуда ты знаешь? Один до сих пор у власти.
— Ладно, не повывелись. Я и не предлагаю тебе армию распустить. Просто не увлекаться округлением границ. Кого мы там на Кавказе освобождаем?
— Защищаем. Русских от набегов местных диких племен.
— Понятно, а дикие племена, что по этому поводу думают?
— Не знаю. Знаю, что делают: убивают русских, захватывают в плен и обращают в рабов.
— Ладно, надо изучать вопрос. А в Средней Азии мы кого от кого освобождаем?
— Наших пленников. Там тысячи русских рабов, в Бухаре до сих пор невольничий рынок.
— Как они туда попадают?
— С приграничной линии Сибирской и Оренбургской губерний. Пленных захватывают из станиц и деревень: крестьян, рыбаков, солдат, казаков.
— А миром дело решить? Выкупить?
— Нет, Саша. Никому еще не удалось с ними об этом договориться. Надежда только на силу оружия. Наш граф Перовский, генерал-губернатор Оренбургской губернии, принимал все это близко к сердцу. В Отечественную войну в плену у французов его чуть не расстреляли. Так что каждый раз посылал казачьи разъезды и конные команды преследовать похитителей. Но ничего не помогало. Они возвращали сотню пленных и захватывали вдвое больше. Тогда терпение его кончилось, и он решил захватить Хиву и сменить там хана. Дедушка поддержал. И тогда, в результате похода, удалось вернуть четыре сотни человек. Для их встречи на берегу Урала были накрыты роскошные столы, и каждого из невольников граф встречал сам в парадной форме и, расцеловав, усаживал за стол.
— Очень красиво! — сказал Саша. — А сколько наших погибло в походе?
— Больше, — признался Никса.
— Во сколько раз?
— Саша! Ну, это же не арифметика! Это про твою любимую свободу. И это не все. Мы несем культуру азиатским народам. Ты же не считаешь их культуру равной европейской. Кто говорил, что свет с Запада?
— Свет с Запада, — сказал Саша. — И да, как не странно, мы для них Запад. Несем цивилизацию. Бремя белых, понимаю. Да, я не считаю «Коран» равным Евангелию, адат законам, а шариат — конституции, но культуру не приносят на штыках. Точнее принести-то можно, но ее скорее возненавидят, чем ей проникнутся. Мы все равно не ассимилируем народы других культур.
— Туда сейчас лезут англичане. Не мы — так они.
— В Афганистан лезут?
— Да.
— Они там увязнут, если попытаются оккупировать. Эту страну еще никому не удавалось захватить. А нам там делать нечего.
