Был огромный скандал, полицейское расследование, комиссия Его Величества — отец Сен-Джона заседал в Палате Лордов. Даррен откупился, мальчишку взяли на воспитание местные фермеры — им нужны были помощники, а у него обнаружился талант скотника. В Лондоне он бы о нём никогда и не догадался.
Через неделю старик нашел меня в библиотеке. Я был одет в его халат, сидел в кресле и листал анатомический атлас — прекрасно иллюстрированное издание. Старик долго смотрел на меня, потом тяжело уселся на фортепьянную скамью, задев локтем клавиши, простонавшие пронзительный аккорд.
— Ты умрешь, если я уничтожу твое тело в склепе, — тихо сказал он. — Ты — чудовище. Ты убил Александра…
— Чудовища порождают чудовищ, — сказал я и перевернул страницу. — Без меня Футхилл рухнул бы в прошлом году, после большой грозы, расколовшей дуб в конце аллеи. Он рухнул бы ночью, почти все слуги погибли бы под обломками, как и вы, и ваш тогдашний гость… — Я поднял голову и посмотрел ему прямо в лицо. — Говорят, эта зима снова будет ветреная и грозовая.
— Я закажу тебе одежду по размеру, — сказал Даррен, помолчав. — Если тебя кто-нибудь увидит… таким, пойдут слухи.
С тех пор я — Футхилл. Вода падает с неба на мои камни, ветра приносят мне облака — от снегов севера, где белые медведи поднимают к ним окровавленные морды, от равнин юга, где смуглые красивые люди смеются и растят виноград. Даррен быстро стареет, он распустил почти всех слуг, веселые сборища прекратились. Он очень одинок.
Каждый день я слежу за людьми и животными — некоторые из них мне очень интересны. Старый дворецкий пишет длинные письма своей маленькой внучке в Йоркшир, рисует в них замечательные, очень смешные картинки. Барсучиха, что живет под большим дубом, выбрала себе самца — того, что поменьше и поласковее. Скоро будут детеныши — смешные, толстолапые, любопытные. Мир полон чудес, полон интересного, полон любви — что бы с нами ни случилось, очень важно помнить, что он именно таков.
7. Весы — Я УВАЖАЮ
Равновесие энергии, осмысление, подведение итогов. Двойственность между видимым и невидимым мирами, ночью и днем, сознанием и подсознанием.
♂ На посту
Майк Гелприн
Сержант колониальных войск её величества Джек Чиверс, обжигая ступни о песок, протрусил к берегу. Солнце пекло немилосердно, и слепило глаза, и вода в лагуне была цвета неба, и сливалась с ним на горизонте.
Чиверс перебросил из ладони в ладонь динамитную шашку, крякнул с досады. Расставаться с шашкой было жалко, динамита становилось всё меньше, и Чиверс не хотел даже думать, что будет, когда выйдет запас. Он вздохнул, примерился и, размахнувшись, швырнул шашку от берега. Отплёвываясь, поплыл по-собачьи к измаравшим лазурь лагуны серебристобурым пятнам. Доплыл и принялся лихорадочно набивать глушённой рыбой притороченный к набедренной повязке мешок. Быстро, ещё быстрее, ещё, пока не появились акулы.
Майор Пеллингтон ждал Чиверса на посту. Пост был на острове всего один — на склоне прибрежного холма, в укрытии с вмурованным в базальт паровым котлом, питающим резервную батарею из шести орудий. Вахту майор с сержантом несли по очереди, двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. Впрочем, счёт неделям и дням был потерян уже давно. Поначалу, когда помощи ещё ждали, майор делал зарубки на пальмовом стволе. Потом, когда ждать стало нечего, прекратил.
— Четыре крупные рыбины, сэр, — доложил Чиверс, — и с десяток помельче. Прикажете зажарить?
Пеллингтон, как обычно, долго молчал, раздумывая. Чиверс терпеливо ждал. Спешить некуда, а способ приготовления рыбы — дело важное. За исключением вахты на посту — самое важное из тех, что у них остались.
— Сварите, пожалуй, похлёбку, сержант, — велел, наконец, Пеллингтон. — Пускай кто-нибудь из батарейцев поможет.
— Есть, сэр! — Чиверса передёрнуло, как случалось всякий раз, стоило майору заговорить о батарейцах. — Разрешите идти, сэр?
— Ступайте.
Сержант, закинув холщовый мешок с рыбой на плечи, покинул пост и спустился в низину. Здесь всё было разворочено, искорёжено и размолото снарядами и бомбами, передвигаться через сплошную мешанину из расколотых камней и остатков укреплений было нелегко. Чиверс порядком запыхался, когда, наконец, добрался до ручья. Здесь он первым делом напился, вода была хороша: студёная, чистая, хотя и с железистым привкусом. Отдышавшись, Чиверс вывалил в ручей рыбу, промыл, запихал обратно в мешок и отправился к Бриггсу.
С Ричардом Бриггсом сержант был в друзьях. Давно, ещё с индийской кампании, которую оба тянули рядовыми. В Агре, когда восставшие сипаи осадили форт, рослый, краснолицый здоровяк Бриггс и мускулистый, жилистый, скуластый Чиверс вдвоём заперлись на пороховом складе с зажжёнными факелами в руках. Они просидели взаперти восемь суток и непременно взорвали бы склад с собою вместе, не поспей на помощь осаждённым британский кавалерийский полк. Когда разбитые повстанческие батальоны откатились, Бриггс на себе вынес из складского погреба обессилевшего от голода товарища, но не устоял на ногах и повалился у порога ничком. На следующий день, в лазарете, Чиверс и Бриггс поклялись в вечной дружбе.
— Доброе утро, Дик, — поздоровался сержант, усевшись на камень, под которым лежал Бриггс. — Ну, как дела?
Бриггс не ответил, он и при жизни был молчуном. Сержант хоронил его лучше, тщательнее, чем остальных, и в отдельной могиле. Не то что бедолаг из пулемётной роты, которых разорвало ядрами, снарядами и картечью так, что было не разобрать где кто, и потому все легли в общую.
— Старикашка не в себе, — пожаловался Чиверс. — Ворчит, что устал воевать. Вчера, когда менял его, сказал, что желает в отпуск. В отпуск, как тебе это нравится, Дик?
Чиверс подождал, но Бриггс, как обычно, опять не ответил.
— Ладно, дружище, — сержант поднялся. — Пойду. Загляну к тебе завтра, не возражаешь?
Чиверс вернулся к ручью, набрал воды в старый, тронутый ржавчиной и сплющенный по бокам солдатский котелок. Петляя между выворотнями, пересёк низину. Там, где она заканчивалась и переходила в заросли кустарника напополам с чертополохом, раньше были полевой лазарет и склад. От них мало что осталось: по лазарету боши били прицельно и размолотили его вчистую вместе с ранеными и персоналом, а складу хватило одного попадания, от которого сдетонировала взрывчатка.
Пробравшись через развалины, Чиверс полез в заросли. Минут пять, бранясь, продирался сквозь шипастый, перевитый мандевиллой кустарник и, наконец, выбрался к глубокой снарядной воронке. На дне было кострище. Сержант натаскал туда мёртвых веток и засохших лиан, высек камнем о камень искру и вскоре развёл огонь. Пристроил котелок на перекладину, вывалил в него рыбу. Теперь можно было пойти и поговорить с Эвелин.
Они познакомились в Канпуре, куда изрядно потрёпанную в стычках с повстанцами батарею отвели на переформирование. Эвелин была младшей дочерью клерка Ост-Индской компании и трудилась сестрой милосердия в британском военном госпитале. У тоненькой, легконогой, кареглазой красавицы со смоляными волосами до плеч недостатка в поклонниках не было. Бравые офицеры, волею случая оказавшиеся под госпитальной крышей и под присмотром Эвелин, залечить раны и отбыть по месту службы, как правило, не спешили, а, напротив, старались задержаться подольше. Поговаривали даже, что сам господин полковник наносит в госпиталь ежедневные визиты вовсе не из-за нужды в пилюлях от лихорадки, а исключительно, чтобы взглянуть лишний раз на милосердную сестру.
Джек Чиверс угодил на койку в палате для нижних чинов с заурядным пищевым отравлением, избежать которого в местных условиях мало кому удавалось. На Эвелин он стеснялся даже взглянуть. И потому, что добиваться благосклонности такой девушки считал себе не по чину, и оттого, что сопутствующие заболеванию ежечасные походы в отхожее место амурным делам не способствовали.
