Он ехал достаточно долго. Грунтовка сменилась асфальтным покрытием, а дорога в лесу – современным скоростным шоссе. Сообразив, что ехать по шоссе в таком виде опасно, он быстро свернул на одну из боковых дорог. Но перед поворотом разглядел указатель: до столицы, в которую он возвращался (и из которой еле-еле сбежал всего несколько дней назад) было совсем близко. Он въехал в редкий пролесок и остановил машину. На его руках, на порезах лица запеклась кровь. Он вышел из машины, боясь смотреть на свои руки. Полной грудью вдохнул пряный, насыщенный ароматами земли и листвы воздух.
Спустя час он пешком вышел обратно на скоростное шоссе, бросив машину в лесу. С помощью аптечки в автомобиле ему удалось придать себе приличный вид. Он выглядел теперь совсем не плохо, только очень уставшим. Пройдя некоторое расстояние, он разглядел придорожную остановку автобуса и остался ждать. Рейсовый автобус подъехал через 15 минут, и, опустившись на мягкое сидение (в автобусе почти не было людей), удовлетворенно закрыл глаза.
1413 год, Восточная Европа
Из дверей подземелья шла страшная вонь. Двери раскрыли, и рука в металлических доспехах бросила в подземелье ребенка.
Маленькая девочка, Марта, всхлипывая, упала на пол. Тюрьма ее была темной и узкой. Стены каменой кладки сырого подземелья густо поросли мхом. Где-то под потолком жалко приютилось крошечное окошко, но оно было так густо забрано кованной решеткой, что почти не пропускало свет. У одной из стен была набросана охапка грязной соломы.
Жирная крыса с писком выскочила из соломы, и, тяжело проковыляв по всей камере, приседая на задние лапы, деловито, но не очень быстро, скрылась в большой дыре под полом. Но ребенок лежал на полу и видеть крысу не мог. Худенькие плечи девочки, кое-как прикрытые грязными лохмотьями, нервно вздрагивали. Наконец рыдания стали менее судорожными, и, приподнявшись с пола, девочка попыталась запахнуть лохмотья на груди. Дверь за ней давно закрыли, и в подземелье не проникал даже лучик света. Вскоре глаза девочки привыкли к темноте, и, сев на полу, она принялась осматриваться по сторонам. Разглядев, что в камере никого больше нет, девочка облегченно вздохнула.
Быстро вскочив на ноги, она бросилась к охапке соломы и принялась разрывать ее дрожащими руками. Один из камней пола заметно шатался, и девочка с легкостью его приподняла. Вскоре в ее руках оказался грязный холщовый сверток. Это был кусок грязного холста, в который был завернут небольшой по размеру предмет. Развернув тряпку, девочка аккуратно сложила тряпку на полу. В камере было слишком темно, но даже в темноте стало видно сияние… На дрожащей ладошке ребенка лежал синий камень-сапфир. Это было подаренное мамой «синее солнышко», самая значительная драгоценность из всех для детской души. Ценность камня определялась ни размером его, ни огранкой. Маленькая девочка и не знала о том, что этот камень был драгоценный сапфир. Для нее это было «синее солнышко», к которому прикасались руки ее мамы…. Солнышко, подаренное мамой….. И эту самую значимую, самую высшую в мире ценность нельзя было ни измерить, ни взвесить, ни оценить…..
По лицу Марты текли слезы, и «синее солнышко» дрожало в детских руках. Так, всхлипывая, девочка прижала кулачок с камнем к груди, к сердцу, и свернулась на соломе, поджимая босые ноги, дрожащие от холода, под себя, под рванные лохмотья, на которые налипла грязь.
В зале трактира было темно и пусто, и эта пустота усиливала ощущение полной заброшенности. Оставив стражу за порогом дома, инквизитор захлопнул за собой дверь.
После ареста Катерины и гибели владельца трактира – старика, соседи избегали закрытый дом так, словно в нем поселилась черная чума. Заброшенный, заколоченный дом производил жалкое, удручающее впечатление. Здесь еще сохранилась посуда, небрежно оставленная на столах, а скамьи были отодвинуты так, словно люди только-только вышли отсюда – но все равно надо всем этим запустением висел знак беды, который нельзя было спутать ни с чем. Оттого соседи с ужасом избегали даже тень дома.
В глубине зала был очаг, сложенный из огромных тесанных камней, занимающий полстены. В очаге давно не разжигали огонь, только кучка черной золы указывала на далекие признаки жизни. Слуги разбежались (первой возглавила бегство старая служанка, напуганная солдатами до полусмерти), сразу после того, как с обитателями дома случилась беда, и некому больше было разжигать огонь или готовить на очагу пищу. Рядом, у стены, валялась сваленная в кучу жалкая кухонная утварь. Глиняные миски и кувшины были разбиты, котелки погнулись.
Приблизившись вплотную к очагу, на деревянной полке сверху инквизитор разглядел засохшую горстку травы. Нахмурился, прошептав про себя «ведьмино зелье». В зале было так тихо, что даже дыхание человека казалось громом. Инквизитор вдруг почувствовал, как вдоль его спины медленно стекает ледяной пот. Он, видевший сотни смертей и человеческих мук, не был восприимчив к чужим страданиям и призракам. Но здесь, в этой пугающей тишине, он вдруг почувствовал себя так, словно чьи-то невидимые глаза наблюдают за ним, и во взгляде этом нет ничего дружественного.
Чтобы избавиться от наваждения, он быстро зашептал про себя молитву. Но чувство страха не исчезло – наоборот, умилилось. Теперь это был глубокий, всеобъемлющий страх, гнездившийся в самых глубинах его существа, и он поразился тому, что не замечал его раньше. Впервые в жизни он столкнулся с тем, что никак не мог объяснить, и ужас этого открытия словно парализовал волю. Он стал вспоминать, чтобы прийти в себя, чужие слова, вдруг зазвучавшие в его памяти с особенной четкостью. «Третий камень наверху очага слева, в зале трактира. Гладкий черный камень, затертый до блеска».
Он увидел его сразу: «этот камень действительно отличался от всех остальных, и он поразился тому, как не заметил его сразу. Затем протянул руку и с легкостью вынул камень из стены. Земляная труха и черная, словно вековая пыль посыпались на его дрожащие пальцы. «там, в тайнике, книга и еще зеркало. Это зеркало, в котором я могла видеть будущее. Так я спасалась множество раз. Только вот теперь не успела спастись».
В тайнике лежал черный сверток: нечто объемное, завернутое в черную шерстяную материю. И внезапно при взгляде на содержимое тайника тело его пронизала острая, болезненная, ледяная дрожь. Он понял мгновенно: вот она – настоящая причина его страха! Вот то, что внушало такой ужас, что заставило в разгар жаркого лета заледенеть от январского мороза. Обладание этой тайной способно нанести непоправимый вред его душе…. Более того – уничтожить его душу. Он быстро прочитал молитву, затем поцеловал висящий на груди крест. После этого зажег маленький огарок свечи, так же найденной на деревянной полке. Укрепил свечку на одном из столов и протянул руки к свертку. Ужас усилился, словно за его спиной были тысячи вражеских глаз и шипящих голосов, пришедших из самого ада. Руки задрожали так сильно, что он едва не уронил сверток, но, тем не менее, нашел в себе достаточно сил, чтобы донести до стола и развернуть тряпку. «Он говорил, что в этой книге проклятие, и тот, кто откроет ее, погубит весь мир. Он никогда не разрешал мне даже прикасаться к ней». Прикасаться руками…
