Это сделало ее лицо.
Это было лицо летучей мыши с пересаженными на него безумными глазами бешеной лисицы; это было лицо богини сверхъестественной красоты, смотрящее с репродукции, запрятанной в каком-то старом, пыльном чулане, как редкий цветок среди заросшей сорняками пустоши. Но это было и лицо его Розы. Его выражение всегда было не таким уж простым из-за робкой надежды в глазах и легкой задумчивой складки у рта, даже когда она не была испугана. Эти разные лики поочередно то появлялись, то исчезали на ее лице, повернувшемся к нему, а потом их как ветром сдуло, и Норман увидел то, что скрывалось под ними. Это было лицо паука, искаженное голодом и безумием. Раскрывшийся рот обнажил отвратительную черноту с шелковистыми паутинками, на которых были сотни мушек и жучков — издыхающих или уже дохлых. Глаза существа кровоточащими медузами розмаринового цвета пульсировали в глазницах, как живая грязь.
— Подойди еще ближе, Норман, — прошипел паук, искрящийся лунным светом. И прежде чем рассудок Нормана раскололся окончательно, он увидел, что набитый мушками и жучками рот паука силится усмехнуться.
Все больше рук продиралось сквозь открытые рукава тоги и из-под ее короткого подола. Да только это были не руки — совсем не руки, а щупальца какого-то мерзкого животного. И Норман орал, орал и орал, моля о пощаде, чтобы больше ничего не знать и ничего не видеть.
— Подойди ближе, — промурлыкало оно. Множество рук (или вовсе не руки) тянулись к нему, а пасть раскрывалась в зевке. — Я хочу поговорить с тобой. — Черные лапы-щупальца заканчивались когтями в отвратительной щетине. Когти ухватились за его запястья, за его ноги и набухший отросток, который все еще вздрагивал у него в брюках. Один коготь, любовно извиваясь, залез ему в рот; щетина царапала ему зубы и щеки изнутри. Коготь ухватил его язык, вырвал его и с триумфом взмахнул им перед его единственным вытаращенным глазом. — Я хочу поговорить с тобой сейчас… и… по… душам!
Норман сделал последнюю бешеную попытку вырваться, но вместо этого очутился в голодных объятиях Розы Марены.
Теперь он наконец узнал, каково это — когда кусаешь не ты, а кусают тебя.
Рози лежала на ступеньке лестницы с закрытыми глазами и стиснутыми, прижатыми к голове кулаками, слушая его вопли. Она не пыталась даже представить, что там происходит, и лишь старалась не забывать, что это орет Норман — со своим кошмарным карандашом, с теннисной ракеткой, с его безжалостными зубами и кулаками.
Тем не менее все это захлестывал кошмар его воплей, его отчаянных криков, его рева и хрипов издыхающего зверя, пока Роза Марена…
…пока она делала с ним то, что делала.
Через некоторое время — бесконечно долгое — крики прекратились.
Рози лежала, медленно разжимая кулаки, но по-прежнему крепко зажмурив глаза и делая короткие судорожные вдохи. Она могла пролежать так еще несколько часов, если бы ее не позвал сладкий безумный голос женщины:
— Выходи, маленькая Рози! Выходи и порадуйся! Быка больше нет!
Рози медленно поднялась — сначала на колени, а потом встала на онемевшие ноги. Она поднялась по ступенькам и вышла на землю. Она не хотела смотреть, но ее глаза помимо ее воли уставились на лужайку, а дыхание все еще застревало у нее в горле.
Она испустила долгий тихий вздох облегчения. Роза Марена по-прежнему стояла на коленях спиной к ней. Перед ней лежала тень какой-то кучи, на первый взгляд напоминавшей груду тряпья. Потом некий белый предмет, похожий на щупальце морской звезды, взметнулся из тени на свет луны. Это была рука, и тогда Рози вдруг увидела все остальное, как человек, внезапно увидевший картинку в чернильной кляксе на приеме у психолога. Это был Норман. Он был изувечен, глаза его вылезли из орбит от выражения дикого ужаса, но это точно был Норман.
Пока Рози смотрела, Роза Марена вытянула руку и сорвала с дерева низко висящий плод. Она так сдавила его в своей руке — человеческой и очень красивой, если не замечать черных призрачных пятен на коже, — что сначала из ее кулака розмариновой струйкой потек сок, а потом сам плод лопнул и раскрылся темно-красной мякотью. Она вытащила около дюжины семян из мякоти и начала вставлять их в разорванное тело Нормана Дэниэльса. Последнее семя она сунула в один из его вытаращенных глаз. При этом раздался мокрый хлопок, словно кто-то раздавил ногой зрелую виноградину.
— Что ты делаешь? — непроизвольно вырвалось у Рози. — Скажи, не поворачиваясь ко мне!
— Засеваю его.
Потом она сделала еще более ужасное: нагнулась и впилась поцелуем в рот трупа. Наконец она оторвалась от него, взяла его на руки, поднялась и повернулась к белой мраморной лестнице, ведущей под землю.
Рози смотрела в сторону, а сердце билось у нее, казалось, в самом горле.
— Кошмарных снов тебе, подонок, сын ублюдка, — сказала Роза Марена и швырнула тело Нормана вниз, в темноту под высеченным словом «Лабиринт».
Там семена, которые она посадила, возможно, прорастут и пустят корни.
— Ступай туда, откуда ты пришла, — сказала Роза Марена. Она стояла у ступеней, а Рози, отвернувшись, — на противоположной стороне лужайки, у тропинки. Теперь она боялась рисковать, боялась ненароком бросить взгляд на Розу Марену, после того как обнаружила, что ее собственные глаза могут не слушаться ее приказа. — Возвращайся, отыщи Уэнди Ярроу и своего мужчину. У нее кое-что есть для тебя, и у меня еще будет с тобой разговор, но… короткий. Потом наше время истечет. Я думаю, для тебя наступит облегчение.
— Его больше нет, правда? — спросила Рози, пристально глядя на залитую лунным светом тропинку. — Он действительно исчез?
— Полагаю, ты иногда будешь видеть его во сне, — равнодушно сказала Роза Марена, — но что с того? Дурные сны все равно намного лучше дурной яви.
— Да. Это так просто, но, по-моему, большинство людей не замечают этого.
— Теперь иди. Я приду к тебе. И вот еще что, Рози…
— Что?
— Помни о дереве.
— О дереве?
— Помни о дереве. Теперь ступай.
Рози пошла. Не оглядываясь.
Билла и темнокожей женщины — Уэнди Ярроу — больше не было на узкой тропинке за храмом, не было там и одежды Рози. Это не вызвало у нее тревоги. Она просто побрела вокруг здания, взглянула на холм, увидела, что они стоят возле повозки, и пошла к ним. Измученный тревогой Билл встретил ее.
— Рози? Как ты?
— Все нормально, — сказала она и прижалась лицом к его груди. Когда его руки обняли ее, она подумала о том, много ли представителей рода человеческого понимают смысл объятий. Как это приятно и как может возникать желание оставаться в них вечно. Она полагала, что некоторые это понимают, но немногие. Может быть, чтобы понять как следует, надо провести долгие годы без объятий.
