Скрепив сердце, управдом погрузился в жижу по щиколотку. И тут же почувствовал: что-то не так. Она не холодила ногу — наоборот, согревала. Павел решил: пока ощущает это, странное в подземелье, тепло — не станет смотреть под ноги. «Не смотри, не смотри», — твердил он себе. И всё было бы хорошо, удалось бы взять себя в руки и проскочить, — если бы не сухость в горле.
Павел сперва не придал ей значения: попробовал сглотнуть слюну, — но с удивлением обнаружил, что во рту — сухо. Настоящая великая сушь! Как будто он брёл весь день по пустыне, или бежал утомительный марафон. Возникла жажда. Мозг отказывался верить в то, о чём сигнализировало тело: управдом отчаянно страдал от жажды. И с каждым пройденным шагом она всё сильней одолевала его. Это казалось невероятным: язык распух, губы начали трескаться — и всё это — за какие-то пять минут похода по маслянистой воде… Павел, до сих пор не произносивший — даже в мыслях — этого слова, наконец, решился: «Вода!» Да, он, несомненно, брёл по воде. Наверное, по грязной. Вероятно, по отвратительной на вкус, но — по воде, которую можно пить! Да и так ли уж необходимо пить? Промочить горло — этого хватит. Прополоскать — и выплюнуть. И довольно! В гортани, с каждым вдохом, кто-то как будто орудовал наждачной бумагой. Пить!
Павел наклонился и зачерпнул пригоршней воду. Потянулся к ней губами.
Сильный удар по сведённым запястьям разрушил замысел. Сильный, колкий удар в плечо слегка отрезвил.
Богомол, пристально глядя управдому в глаза, согнулся в поясе, пошарил у ног — и вдруг стремительно, нагло, ткнул пятернёй в лицо. Павел отшатнулся. Тут же понял: Авран-мучитель не собирался ранить его или причинить боль. Тот всего лишь показывал, в чём вымазал ладонь: в густой и тёплой крови.
Управдом закашлялся. С трудом сдержал тошноту. Сухое горло резали ножи. На глазах выступили крупные слёзы. Сместившись к самой стене коридора — той, что была освещена, — Павел поковылял вперёд. Всё дальше, дальше. Иногда он зажмуривался, и тогда только пальцы, ощущавшие шероховатость ржавчины труб, говорили: путь продолжается.
В какой-то момент — не то через минуту, не то через столетие — управдом осознал: жажда отступает. Она исчезала так же быстро, как и возникла. С каждым шагом пить хотелось всё меньше. Наконец, Павел остановился, поражённый мыслью: как такое могло быть? Что это было: ещё одно наваждение?
Свет разгорелся ярче. Под ногами плескалась вода — настоящая вода, хотя и пахнувшая болотом.
Болото?
Чертовщина продолжалась. Управдом и богомол завязли в болоте. В нос ударила вонь поднимавшихся из глубины газов. Нога Павла утонула по колено. На поверхности воды колыхалась ряска, кое-где, чуть покачиваясь на внезапно подувшем ветру, шелестела осока, перешёптывались друг с другом стрелолист и камыш. Под одною из ламп, в круге света, управдом разглядел даже алые ягоды клюквы, на крохотном холмике. К сожалению, суши, даже такой зыбкой, посреди всей этой вонючей водной глади больше не наблюдалось.
- Ква-а-а-а, — резануло воздух.
Обычное лягушачье кваканье, невозможное, невероятное в невероятном подземелье!
- Ква-а-а-а-а-а-а-а, — присоединилась другая лягушка. Павел ощутил омерзение. Не то чтобы он так уж не любил бородавчатых обитательниц болот. Но ему показалось: здешние лягушки кричат не просто так — от боли, от муки, может, от того что студенты-практиканты режут их скальпелем напополам.
Впереди послышались шлепки — как будто кто-то хлопал в ладоши. Сперва тихие, потом громче. «Шмяк, шмяк, шмяк…»
Первая лягушка вынырнула из-за поворота. Как она умудрялась нестись над водой столь стремительно, когда управдом еле вытягивал ноги из тягучего ила, — оставалось загадкой. В трёх шагах от Павла она резко изменила траекторию движения: скакнула на стену, — и вдруг бросилась прямо в лицо управдому. Тот инстинктивно заслонился рукой, отбил живой зелёный снаряд, — и лягушка, с тихим хлопком, лопнула в воздухе. Ладонь покрылась жгучей слизью.
Павел поспешно принялся вытирать её о штаны, но тут же понял: в этом нет смысла. На него мчались сотни лягушек. Все словно бы подчинялись одной и той же программе: в пару прыжков забирались на стену, а с неё — метили в голову управдому.
- Отойди от стены, — прокричал Павел богомолу. — От стены! — попытался показать жестами. И тут же поплатился за желание дать полезный совет. Лягушки набросились на него стаей, — и сбили с ног. Управдом потерял равновесие, едва не захлебнулся. Омерзение, которое он испытывал, барахтаясь в вонючей воде, усугубило его бедственное положение: он постарался не наглотаться болота, — выгнул шею, спасая нос и рот, — и подставил голову под удар. Сразу десяток лягушек атаковали её, обжигая кожу чем-то, похожим на кислоту. Павел ушёл под воду целиком, наглотался мерзости до отвала. В этот раз его не просто вытошнило — вывернуло наизнанку. И всё-таки он выполнил манёвр: отодвинулся от стены, сделался недоступен для прыжков бородавчатых камикадзе.
Но тут же на него обрушилась новая напасть: мошкара.
Ну конечно, как иначе! Где болото — там и мошкара!
Она появилась словно бы из ниоткуда, но заявила о себе быстро и властно: полезла в нос, рот и уши. Её укусы немедленно принимались зудеть. Зуд, казалось, пробирал до костей. Расчеши руки, щёки и лоб в кровь — не избавишься от него. Сорви кожу — и тогда не прекратится. Но страшнее всего зудела спина — там, куда не удавалось дотянуться; где не выходило почесать.
Павел всхлипнул — от бессилия, от страха, что вот-вот умрёт.
И вдруг ощутил, как его влечёт вперёд неведомая сила. Он обернулся. Богомол подталкивал его, обхватив за пояс, будто играя в детскую игру «Паровозик». Наверное, он и сам таким образом прикрывался телом Павла от мошкары, но эта тактика себя оправдала: оба страдальца возобновили движение. Они ползли в час по чайной ложке. Шли мучительно. Скользили по дну болота; с трудом вытаскивали ноги, чтобы с каждым следующим шагом вновь увязнуть — не то в тягучем иле, не то в вязкой глине.
Наконец, дно начало повышаться.
Павел и Авран-мучитель уже не страдали так сильно от мошкары: её разогнал ветер. Хотя укусы продолжали мучить тело и саму душу невозможным зудом.
Коридор ещё расширился.
Управдом ощутил под ногой камень: твёрдый, устойчивый камень — настоящий подарок судьбы после вязкой, омерзительной слизи.
Лицо богомола было похоже на хорошо взбитую подушку: одутловатое, огромное. Павел полагал, что и сам выглядел не лучше. Но теперь вода под ногами почти исчезла. Зато камней на пути становилось всё больше. В размерах они тоже росли. В конце концов, на одном тёмном участке коридора, камни образовали настоящую насыпь, баррикаду.
