Наконец-то зима осталась позади.
Она была долгой, и для Стью, привыкшего к мягкой зиме Восточного Техаса, она показалась фантастически трудной. Через два дня после его возвращения в Боулдер ему снова сломали ногу, соединили и наложили гипс, который сняли только в начале апреля. К тому времени гипс стал походить на невообразимо сложную карту дорог; казалось, все жители Боулдера поставили на нем свой автограф, хотя это было практически невозможно. В начале марта снова появились прибывающие, и вскоре в Свободной Зоне собралось почти одиннадцать тысяч человек, согласно записям Сэнди Дю Чинз, которая возглавляла теперь Бюро по переписи населения, состоящее из двенадцати человек, Бюро, имевшее свой собственный компьютерный терминал в Первом Национальном банке Боулдера.
И вот Стью, Франни и Люси Суэнн, стоя на поляне для пикников на склоне горы Флагстафф, наблюдали за игрой в прятки. Кажется, все дети Свободной Зоны были вовлечены в нее (и многие из взрослых тоже). Настоящая корзинка, украшенная ленточками и наполненная фруктами и игрушками, была в руках у Тома Каллена. Том водил, выкрикивая считалки. От него не могли спрягаться ни Билл Джеринджер (несмотря на то что Билл провозгласил себя слишком старым для такой детской забавы, он с удовольствием включился в игру), ни Лео Рокуэй, притаившийся за скалой Брентнера. И вот уже сотни две детишек, выбывших из игры, продолжали поиски шести оставшихся. При этом они вспугнули не менее десятка диких оленей, явно не желавших участвовать в этой шумной кутерьме.
А двумя милями выше, на Плато Восходящего Солнца, как раз в том месте, где Гарольд Лаудер ждал нужного момента, чтобы заговорить по своей рации, все было готово для богатого пикника. В полдень две или три тысячи сядут вместе, будут смотреть на восток в направлении Денвера, лакомиться олениной, яйцами, сэндвичами с ореховым маслом и джемом и свежим пирогом на десерт. Это может оказаться последним массовым собранием в истории Свободной Зоны, затем люди спустятся в Денвер и станут собираться на стадионе, где когда-то «Бронкос» играли в футбол. Теперь, в майский день, ручейки превратились в мощные потоки иммигрантов. С 15 апреля пришло еще восемь тысяч человек, и теперь в Боулдере насчитывалось около девятнадцати тысяч — бюро Сэнди не успевало вести точный счет. Дни, когда приходило только пятьсот путешественников, были очень редкими.
В манеже заплакал Питер. Франни направилась к нему, но Люси, уже на восьмом месяце, опередила ее.
— Ему нужно переменить пеленки, — сказала Франни. — Я понимаю это по тому, как он плачет.
Люси подняла возмущенно плачущего Питера и с нежностью стала покачивать его в ласковых солнечных лучах.
— Успокойся, малыш. Ш-ш-ш.
Питер продолжал плакать.
Люси переложила его на чистое одеяло. Питер, все такой же зареванный, пополз в сторону. Люси перевернула малыша на спинку и стала расстегивать его голубые ползунки. Питер засучил ножками.
— Почему бы вам двоим не прогуляться? — спросила Люси. Она улыбнулась Франни, но Стью ее улыбка показалась печальной.
— Правда, а почему бы и нет? — согласилась Франни, беря Стью за руку.
Стью позволил увести себя. Они перешли дорогу и ступили на нежно-зеленую поляну под ярко-голубым небом.
— Так в чем дело? — спросил Стью.
— Прости? — Но Франни выглядела немного слишком непонимающей.
— Этот взгляд.
— Какой взгляд?
— Я все замечаю, — сказал Стью. — Я могу не понимать, что он означает, но я заметил.
— Сядь рядом со мной, Стью.
— Вот так?
Они сели и стали смотреть на восток, где земля растворялась в голубой дымке. Где-то там, за этой дымкой, была Невада.
— Это серьезно. И я просто не знаю, с чего начать разговор, Стюарт.
— Ну, начни с чего-нибудь. — Он взял ее за руку.
Она уже было собиралась заговорить, как ее лицо начало меняться. Слезинки покатились по щекам, а губы жалобно задрожали.
— Франни…
— Нет, я не хочу плакать! — сердито сказала Франни, но тут же, несмотря на всю свою решимость, разрыдалась. Ошеломленный Стью, обняв ее за плечи, ждал.
Когда рыдания стали утихать, он сказал:
— А теперь расскажи, в чем дело.
— Я тоскую по дому, Стью. Я хочу вернуться в Мэн.
Где-то внизу весело кричали дети. Стью изумленно посмотрел на Франни, затем несколько неуверенно улыбнулся:
— И это все? А я-то думал, что ты, по крайней мере, решила развестись со мной. Хотя мы в общем-то никогда не были освящены, как это говорится, благодатью Божией.
— Без тебя мне никуда не хочется уезжать, — сказала Франни, достав платочек и утирая слезы. — Разве ты этого не знаешь?
— Знаю.
— Но я хочу вернуться в Мэн. Он снится мне. Разве тебе никогда не снился Восточный Техас, Стью? Арнетт?
— Нет, — честно ответил он. — Я смогу счастливо прожить всю жизнь, никогда больше не увидев Арнетт. Ты хочешь вернуться в Оганквит, Франни?
— Возможно. Но не прямо сейчас. Мне бы хотелось отправиться в западный Мэн, в так называемый Озерный край. Где-то там, в Нью-Гэмпшире, ты встретил нас с Гарольдом Лаудером. Там столько красивых мест, Стью. Бриджтон… Свиден… Касл-Рок. Представляю, как там сейчас в озерах плещется рыба. Думаю, со временем мы сможем обустроиться на побережье. Но только не в первый год. Слишком много воспоминаний. Слишком тяжкий груз. Море покажется слишком огромным. — Она посмотрела на свои руки, нервно теребящие платочек. — Если ты хочешь остаться здесь… помочь им… я пойму. Горы — тоже красиво, но… это совсем не то, что дома.
Он посмотрел на восток и понял, что теперь он, наконец, может определить то, что металось в нем с тех пор, как начал таять снег: желание уехать. Здесь было слишком много людей: они еще не наступали друг другу на пятки, по крайней мере пока, но они начинали действовать ему на нервы. Было много Зоновцев (так они сами называли себя), которых вполне устраивало такое положение вещей, которые получали от этого удовольствие. Джек Джексон, ныне возглавляющий Комитет Свободной Зоны, состоящий теперь из девяти человек, был одним из них. Брэд Китчнер был вторым — Брэд вынашивал сотни проектов, и он включал в свою орбиту всех, кто мог помочь ему. Это была его идея включить одну из телестанций Денвера. Теперь с шести вечера и до часа ночи показывали старые фильмы, а в девять вечера в эфир выходил десятиминутный обзор новостей.
И человек, который в отсутствие Стью взял на себя обязанности начальника полиции, Хью Петрелла, вовсе не был тем, с кем Стью мог бы ужиться. Сам факт, что Петрелла занял это место, раздражал Стью. Хью являл собой тип упрямца с пуританским характером, его лицо было будто вытесано грубым ударом топора. В его распоряжении находилось семнадцать помощников, но на каждом заседании Комитета Свободной Зоны он настаивал на увеличении их количества — если бы Глен был здесь, он мог бы сказать, по мнению Стью, что снова началась бесконечная американская борьба между законом и свободой личности. Петрелла был неплохим человеком, но общаться с ним было трудно… и Стью предполагал, что Хью с его непоколебимой верой в то, что закон — это окончательный ответ на любой вопрос, справится со своими обязанностями так, как Стью это и не снилось.
