— Марк, ты же разобьешься! — закричала тогда Франни.
Марк лишь застенчиво улыбнулся в ответ:
— Кто бы говорил, Франни.
А Стэн Ноготни мечтательно рассуждал о путешествии на юг, о том, что несколько лет можно бы пожить в Акапулько, а затем отправиться в Перу.
— Знаешь, что я скажу тебе, Стью, — поделился он своими мыслями, — все эти люди действуют мне на нервы. Из дюжины я теперь знаю только одного-двух. По ночам жители закрывают дома… не смотри на меня так, это факт. Слушая меня, никогда не поверишь, что я прожил в Майами шестнадцать лет и сам каждую ночь закрывал дверь на замок. Но, проклятье! Мне так нравилось расставаться с этой привычкой. В любом случае, здесь становится слишком людно. Я столько думаю об Акапулько. Если бы только я мог убедить Дженни…
Стью, наблюдая за тем, как Франни качает воду, подумал, что было бы совсем неплохо, если бы Свободная Зона распалась. Глен Бейтмен тоже бы так подумал, Стью был уверен в этом. Зона сослужила свою службу, сказал бы Глен. Лучше разъехаться, пока…
Пока что?
На последнем собрании жителей Свободной Зоны, перед самым отъездом Стью и Франни, Хью Петрелла поставил вопрос о том, чтобы его помощникам позволили носить оружие, и он это разрешение получил. В последние недели пребывания Франни и Стью в Боулдере произошел такой случай: в начале июня пьяный жестоко избил одного из помощников Хью и швырнул его в витрину «Сломанного барабана» — бара на Перл-стрит. В результате пострадавшему наложили тридцать швов и сделали переливание крови. Петрелла утверждал, что этого не произошло бы, будь у его человека пистолет. И здесь развернулась дискуссия. Многие люди (и Стью в их числе, хотя он и держал свое мнение при себе) считали, что если бы у полицейского было оружие, то инцидент закончился бы гибелью пьяного, а не ранением полицейского.
«Что происходит после того, как полицейские получают оружие? — спрашивал он себя. — Где же тут логика? — И ему казалось, что это звучит учительский, суховатый голос Глена Бейтмена. — Вы даете им оружие и полицейские машины. А когда вы обнаруживаете еще одну Свободную Зону в Чили или Канаде, то возводите Хью Петрелла в ранг министра обороны и, возможно, посылаете туда разведгруппы, потому что…
Оружие лежит и ждет, чтобы его подняли».
— Давай уложим Питера в постель, — подходя к крыльцу, сказала Франни.
— Хорошо.
— А почему ты в таком мрачном настроении?
— Неужели?
— Конечно.
Пальцами он приподнял уголки губ вверх, изображая улыбку.
— Так лучше?
— Немного. Помоги мне уложить ребенка.
— С удовольствием.
Идя следом за Франни в домик матушки Абигайль, Стью думал над тем, что людям Свободной Зоны лучше всего разойтись, разъехаться. И отложить на как можно более длительный срок организацию. Именно организация создает так много проблем. Нельзя давать оружие полицейским, пока они не помнят имен… не помнят лиц…
Франни зажгла керосиновую лампу, и та осветила комнату мягким желтоватым светом. Питер сонно смотрел на них. Он много играл. Франни надела на сына ночную рубашку.
«Единственное, что мы можем выиграть, — это время, — подумал Стью. — Время, отпущенное на жизнь Питеру, его детям, возможно, даже моим правнукам. До 2100 года, но не дольше. Скорее всего, даже меньше. Достаточно времени, чтобы Старушка-Земля хоть немного восстановила свои силы. Период отдыха.»
— Что? — спросила Франни, и Стью понял, что он говорил вслух.
— Период отдыха, — повторил он.
— Что это значит?
— Все, — сказал Стью и взял ее за руку.
Глядя на Питера, он подумал:«Возможно, если мы расскажем ему, он расскажет своим детям. Предупредит иx. Милые дети, скажет он, это смертельные игрушки — это взрывы и лучевая болезнь, и чернота, и ужасная чума. Эти игрушки опасны; дьявол, засевший в мозгу человека, управлял руками, данными человеку Богом, когда homo sapiens создавал все это. Пожалуйста, никогда не играйте в эти игры, никогда. Пожалуйста… пожалуйста, усвойте этот урок. Пусть этот опустевший мир станет вашей тетрадью».
— Франни… — Стью повернул ее к себе так, чтобы видеть ее глаза.
— Что, Стюарт?
— Как ты думаешь… люди хоть когда-нибудь научатся хоть чему-нибудь?
Она открыла рот, как бы собираясь что-то сказать, но, поколебавшись, промолчала. Мигала керосиновая лампа. Глаза Франни стали темно-синими.
— Не знаю, — наконец произнесла она. Казалось, ее не удовлетворил этот ответ: она хотела сказать что-то еще, дополнительно к своему ответу, но смогла лишь повторить его:
— Я не знаю.
КРУГ ЗАМЫКАЕТСЯ
Нам нужна помощь, убеждал поэт.
Эдвард Дорн
Он проснулся на рассвете. Сел и огляделся вокруг. Он находился на белом, как слоновая кость, берегу под керамически голубым безоблачным небом. А рядом бирюзовый океан, волны которого бились о рифы, и странные люди, которые были…
(каноэ, действительно каноэ.)
Он знал это… но каким образом?
Он встал на ноги и чуть не упал. Его качало. Он был слаб и хотел есть.
Он повернулся. Зеленые джунгли так и впились ему в глаза, темные заросли лиан, широколистных деревьев, цветы были
(розовые, как грудь хористки.)
Он снова был удивлен. Что такое хористка? И что такое грудь?
Увидев его, закричал попугай и полетел прочь, не видя ничего впереди себя, врезался в толстый ствол старого бананового дерева и замертво свалился на землю.
Мангуст посмотрел на его заросшее бородой румяное лицо и умер от кровоизлияния в мозг.
Жук, деловито гудевший на стволе пальмы, почернел и обуглился от пробежавшего по нему электрического заряда.
Кто я?
Он не знал.
Где я?
Какая разница?
Он пошел — поковылял к джунглям. Голова его кружилась от голода. Шум прибоя звенел в ушах, как биение сердца. Ум его был так же пуст, как ум новорожденного.
Он был уже на полпути к морю зелени, когда из зарослей вышло трое. Затем четверо. Потом еще шестеро человек. У этих людей была гладкая коричневая кожа.
Они смотрели на него. Он смотрел на них.
Народу прибывало все больше и больше. У всех в руках были копья. Они угрожающе поднимали их. Мужчина, заросший бородой, посмотрел на них. Одет он был в голубые джинсы и старые запыленные ковбойские ботинки. Больше на нем ничего не было. Верхняя часть его тела была белой, как брюхо сазана, живот впалый.
