Стивен Кинг - Бессонница

Он начал было говорить, что, наверное, заснет в ту же секунду, как только подставит голову под струю теплой воды, но тут она кое-что добавила, что заставило его быстро передумать.

— Не обижайся, но от тебя как-то странно пахнет. Особенно от рук. Так пахло от моего брата Вика, когда он целый день чистил рыбу.

Через две минуты Ральф уже стоял под душем, намылив руки до локтей.

Когда он вышел, Лоис уже забралась под два пухлых одеяла. Видно было лишь ее лицо, да и то выше носа. Ральф в одних трусах быстро пересек комнату, стесняясь своих худых ног и брюшка. Он откинул одеяла и торопливо нырнул под них, чуть задохнувшись, когда холодная простыня коснулась его теплой кожи.

Лоис тут же скользнула на его сторону кровати и обняла его. Он зарылся лицом в ее волосы и расслабился. Было здорово лежать с Лоис под одеялами, пока ветер свистел и завывал снаружи — порой с такой силой, что ставни подрагивали на петлях. Просто райское блаженство.

— Слава Богу, в моей постели мужчина, — сонно пробормотала Лоис.

— Это мне надо благодарить Бога, — ответил Ральф, и она рассмеялась.

— У тебя болят ребра? Хочешь, я отыщу тебе аспирин?

— Не-а. Наверняка они будут болеть утром, но сейчас от теплой воды все вроде прошло.

Мысль о том, что может или не может произойти утром, пробудила в его мозгу один вопрос, который, вероятно, назревал там уже давно.

— Лоис?

— М-м-м?

Ральф мысленным взором увидел себя, бродящего в темноте, жутко усталого, но ни капельки не сонного (явно один из самых жестоких парадоксов на свете), пока цифры на часах устало перескакивают с 3.47 утра на 3.48. Темная ночь души Ф.Скотта Фицджеральда, когда каждый час так долог, что его хватило бы на то, чтобы выстроить пирамиду Хеопса.

— Думаешь, мы уснем? — спросил он ее.

— Да, — уверенно сказала она. — Думаю, мы будем отлично спать.

Секунду спустя Лоис уже спала.

Ральф бодрствовал еще минут пять, держа ее в объятиях, вдыхая чудесные ароматы ее кожи, наслаждаясь гладкой, чувственной поверхностью шелка под его руками и изумляясь тому, что он здесь, даже больше, чем тем событиям, которые привели его сюда. Его переполняло какое-то глубокое и простое чувство, которое было ему знакомо, но которое он не мог сразу определить, поскольку оно слишком давно исчезло из его жизни.

Ветер дул и стонал снаружи, снова издавая тот глухой гудящий звук в горловине водосточной трубы — словно самый огромный в мире мальчишка в майке «Нирвана» дул в самую огромную в мире бутылку из-под пепси, — и Ральфу пришло в голову, что, быть может, нет ничего более прекрасного в жизни, чем лежать в мягкой постели и обнимать спящую женщину, пока снаружи этого райского уголка завывает осенний ветер.

Только на самом деле было кое-что еще более прекрасное — по крайней мере одно — ощущение того, что засыпаешь, тихонько погружаешься в сладкий ночной сон, скользишь в потоки неведомого, словно каноэ, отходящее от причала и скользящее по течению широкой спокойной реки в яркий летний день.

Из всех явлений, составляющих наши Краткосрочные жизни, сон — наверняка самое лучшее, подумал Ральф.

Снаружи снова раздался порыв ветра (его звук теперь казался очень далеким), и, ощутив, как течение этой громадной реки подхватывает его, он наконец сумел определить то чувство, которое испытывал с того момента, когда Лоис обвила его руками и уснула — легко и доверчиво, как дитя. У этого чувства есть много разных названий — мир, покой, безмятежность, — но сейчас, когда дул ветер и Лоис слабо мурлыкала во сне, Ральфу показалось, что это одно из тех редких явлений, которые, будучи всем известны, по сути своей не имеют названия: структура, аура, быть может, целый уровень бытия в той Башне существования. Это гладкий красновато-коричневый цвет отдыха; это тишина, следующая за выполнением какой-то трудной, но необходимой задачи.

Когда ветер подул снова, принеся с собой звук далеких автомобильных сирен, Ральф этого не услышал. Он уже спал. Один раз ему приснилось, что он вставал и ходил в ванную, и он полагал, что это могло быть и наяву. Потом ему приснилось, что они с Лоис сладко и медленно занимались любовью, и это тоже могло оказаться явью. Если и были какие-то другие сны или моменты бодрствования, их он не помнил, и на сей раз не случилось никакого резкого пробуждения в три или четыре часа утра. Они проспали — иногда врозь, но в основном вместе — до семи часов вечера субботы, то есть около двадцати двух часов.

Лоис приготовила завтрак на закате — чудные пухлые вафли, ветчину, жареную картошку. Пока она готовила, Ральф пытался напрячь ту мышцу, схороненную в глубине его мозга, — создать ощущение щелчка. И не сумел этого сделать. Когда попыталась Лоис, она тоже не смогла, хотя Ральф готов был поклясться, что на одно мгновение она вспыхнула и ему стала видна плита прямо сквозь нее.

— Ну и хорошо, — сказала она, ставя тарелки на стол.

— Пожалуй, — согласился Ральф, но все-таки он чувствовал себя так, как если бы потерял кольцо Кэролайн, а не то, которое взял у Атропоса, — словно какой-то маленький, но существенный объект, подмигнув и озарившись мерцанием, выкатился из его жизни.

Еще через две ночи крепкого, ничем не потревоженного сна ауры тоже начали исчезать. К следующей неделе они исчезли окончательно, и Ральф стал думать, не было ли все это каким-то странным сном. Он знал, что это не так, но ему становилось все труднее и труднее верить в то, что он знал. Разумеется, от локтя до запястья его правой руки шел шрам, но он даже стал подумывать, не заполучил ли он этот шрам когда-то давным-давно, в те годы своей жизни, когда в волосах его не было седины и он все еще верил в глубине своего сердца, что старость — это миф, или сон, или вещь, уготованная людям, не столь особенным, как он.

2 января 1994 года Лоис Чэсс стала Лоис Робертс. Ее сын Гарольд отстал от нее. Жена Гарольда не присутствовала на церемонии; она осталась в Бангоре из-за очень подозрительного, по мнению Ральфа, приступа бронхита. Однако свои подозрения он оставил при себе, нисколько не разочарованный отсутствием Жан Чэсс. Свидетелем со стороны жениха был детектив Джон Лейдекер, который все еще носил гипс на правой руке, но никаких других следов от едва не прикончившего его задания у него не было. Лейдекер пролежал четыре дня в коме, но он понимал, как ему повезло: помимо патрульного из полиции штата, стоявшего рядом с ним во время взрыва, погибло шестеро полицейских, причем двое из них входили в команду, набранную самим Лейдекером.