— Утро покажет… — засмеялся Боб, тряхнув гривой своих длинных, всклокоченных волос. — Знаешь, мне тут физия одна в душу запала… Примечательная физия… Меня в ней поразило сочетание великого знания с младенческой наивностью. Этакий, знаешь, Диоген, поутру вылезший из своей бочки и обнаруживший, что за ночь, пока он дрых, вокруг выросли небоскребы, а по пляжу прохаживаются бойкие девицы в бикини…
Пока он говорил это, рука его продолжала двигаться, и вскоре на глазах у Семена стали вырисовываться черты старческого лица, в котором он с каждым мгновением находил все большее и большее сходство со Всеведом. Более того, огрызок грифеля приобрел явно магические свойства, поскольку портрет казался исполненным не иначе, как маслом, причем, красками самого высокого качества. Лицо это казалось совершенно живым, никакой, самой тщательной лессировкой невозможно было добиться такой изумительной четкости его черт, глубины морщин, пушистой легкости седых волос и пронзительности взгляда. Казалось, еще чуть-чуть и…
— Ну и как тебе? — осведомился Боб, пристально разглядывая портрет и не глядя на собеседника.
— Как живой, — с одобрением сказал Семен.
— Что значит — «как»? — возмутился Боб. — «Как» меня не устраивает. Если уж живой, так должен быть живым, или…
Он совсем уж собрался еще что-то подправить в портрете, но взгляд старика внезапно стал осмысленным и живым, дыхание нарушило гладкую поверхность стены, лицо выступило на плоскости и негромко произнесло, обращаясь к Бобу:
— Спасибо тебе, сынок — удружил.
— Не за что, — брякнул Боб, в остолбенении валясь на нары. Очевидно, он и сам не ожидал такого эффекта.
Затем Всевед перевел взгляд на Семена и строго сказал:
— Ну и что же ты совершил за весь этот день, Коровий сын? Вражья сила с каждым часом все мощнее становится, все могущественнее твоей створной. Бабка твоя весь народ перепутала: люди в другую крайность кинулись, весь день только и знают, что поклоны бьют, пытаются новой верой от старых грехов откреститься. Да только от того они в еще большую кабалу к нечисти попадают.
— Как же так? — удивился Семен. — Ведь раз они крестятся, значит в Бога веруют, в Христа…
Всевед с сомнением покачал головой.
— Если б они действительно во что-либо веровали, оно бы обязательно проявилось. А покамест они верят в подлость, да злобу, да нечисть всякую. Нет, не к Богу они идут, а от Сатаны бегут, и тем самым его еще сильнее делают.
— Да… знаю… — пробормотал Семен. — Встречался я с этим… Черным. И отчего-то у меня такое чувство, что он вечно где-то рядом, постоянно меня преследует…
— Еще б ему с тобой не встречаться и за тобой не бегать, — подхватил Всевед. — Ведь он же и есть твой створной.
— Не понимаю! — воскликнул Семен. — Что вы все заладили: створной, да створной. Что это вообще за створничество такое?
— Створ — это вот… — Боб показал ему два указательных пальца, потом свел их один за другой и пояснил: — Левый видишь? Нет? Ну, значит он в створе.
— Да ну тебя! — в раздражении махнул рукой Семен.
— Правду он говорит, — сказал Всевед. — Каждая личность этого мира соответствует одной из личностей мира мнимого. И когда две такие личности встречаются, получается створ. Это значит, что стать полноценной личностью этого, материального мира мнимый может, лишь овладев сознанием своего двойника. Таким образом он становится полноценным индивидуумом двух измерений. Потому-то Черный и будет стараться твоей душой завладеть, будет тебе златые горы сулить и власть надо всем миром обещать, но ты его не слушай и байкам его не верь. Ведь он-то твой двойник и есть.
— Нет! — крикнул Семен.
— Все точно… — кивком подтвердил Боб. — Как ты думаешь, с кого я его писал? С тебя же. Или не помнишь, как в феврале этого года работал я в подвале, темно уж на улице было, а ты в это время на пороге показался да провод ногой задел. Моя лампа погасла, глянь, а в дверях призрак стоит, весь из себя черный, за спиной желтое миганье вроде нимба, я уж после понял, что это светофор был. И такая меня жуть взяла, чуть было в штаны не наложил. Вот он, думаю, их главнейший пахан, заправила всей нечистой силы, «рог зоны» геенской, вот, думаю, он, злодей… Ну, и написал я тебя такого, как увидел…
— Спасибо, — с чувством произнес Семен.
— Не за что, — ухмыльнулся Боб.
— Так знай же, — продолжал Всевед, — створной твой и в вашем мире уже большую силу заимел, но для полного овеществления его приспешникам потребуется еще и жертва.
— Какая еще жертва?
— Жертв они требуют разных, но главное, на уловки не поддавайтесь, и никого им не выдавайте. Возможно, они и тебя потребуют.
— Вот еще! — возмутился Семен. — Да ты что, дед? У нас же на дворе третье тысячеле…
— Это-то я все слышал, — согласно кивнул головой Всевед, — век-то у вас атомно-космический, а дикость в душах живет — первобытная. На ней-то мнимость и играет. Помни, в день, когда вы ей жертву принесете, ворвется она на землю вашу верхом на огнедышащих змеях, и не будет в тот день никому пощады и прощения.
— Так что же, и нет на свете силы, способной все это остановить?
— Есть, как не быть, — заверил его Всевед. — Вот только отыскать ее не просто. В каждом мире есть свой ключ-кладезь.
— Ключ?
— Кладезь, говорю тебе. Колодец не рытый, не скрытый, он соединяет все двери одним коридором, и все, чего не коснется он мнимого, проваливается в него, как в бездну, переходит в мир иной, а в какой — никому не ведомо. Но найти его и овладеть им не просто.
— А на что он похож?
— На что угодно.
— А как им пользоваться?
— Как угодно.
— А где его искать?
— Где угодно.
— Послушайте, любезнейший, — встрял в их разговор Боб. — Вы мне объясните, пожалуйста, а кто такой я в этой компании? Раньше я жил себе тихо, мирно, никого не обижал, вывески малевал там, картинки всякие, а тут вдруг, что ни нарисую, все так и прыгает. Рисую я чертей с рогами — они со стенок соскакивают. Этого типа сработал, — он мотнул головой в сторону Семена, — тоже, говорите, со стенки сошел. Вас, грубо говоря, слегка подмалевал и…
— Вот в тебе-то вся и беда! — закричал на него Всевед. — Ты-то ведь тоже створной.
— Постой, постой, — забеспокоился Боб. — Ну, с него я, понятное дело, Сатану писал, а с себя кого же?
— А помнишь, как тебе отец Одихмантий заказывал икону написать? И как пожалел ты отдать старику Лупоносову бутылку за позирование и кощунственно, с себя самого, решился ты писать образ самого…
— Не-ет! — заорал Боб.
— …самого Бога-отца вездесущего, — сурово закончил Всевед. — Добро бы еще с зеркала писал, глядишь, ничего бы и не случилось. Так нет, ты же напрямик по памяти, по наитию образ свой со Всевышним олицетворил и от него духновение кощунственным образом присвоил! Вот из-за твоей-то фантазии дурацкой, из-за талантища твоего сумасбродного, из-за веры твоей идиотской в собственную силу и пошла первая трещина во плотине вселенской. Сперва одна баба этой иконе свечку поставила — глянь, а у нее сын из Афганистана живой вернулся спустя год после того, как его похоронили. Гробы там в части перепутали. Потом другая молила, молила и сыночка себе здоровенького на сороковом году бесплодной жизни вымолила, а потом и покатила Вера по всей округе, наделяя образ твой силой чудодейственной, животворящей. На гребне-то этой веры ты и начал создавать самолично силу сатанинскую, создал, — и теперь уж ты ей не хозяин.
