– Мой отец…
– Твой отец – не единственный богатый и властный человек в этой стране, – сказал Лацис.
Коновалов несколько секунд морщил лоб, размышляя над ситуацией, и вдруг резко сник.
– Да. Ты прав, – сказал он, смачно выругался и вернулся к игральному столу. – Прошу прощения, господа, – сказал он с вымученной улыбкой. – У меня был тяжелый день.
– Судя по всему, это не последний тяжелый день в вашей жизни, – насмешливо заметил Глеб. – Но я хочу знать, намерены ли вы отдать мне долг?
– Да, – процедил парень, изо всех сил сдерживаясь и глядя на Глеба глазами, в которых плясали демоны. – Я верну долг.
– Отлично. Это все, что я хотел услышать. – Глеб поднял руку и взглянул на часы. – На этом, пожалуй, закончим. Спасибо за приятную игру, господа!
Глеб поднялся из-за стола, кивнул Пете Давыдову, тот тоже встал, и приятели двинулись к выходу.
– Почаще теперь оглядывайся, Корсак, – раздался у них за спинами негромкий голос Коновалова-младшего.
Глеб остановился. Обернулся и насмешливо произнес – негромко, но так, чтобы слышали все:
– Собираешься пристроиться сзади? Прости, голубь, но я не по этой части.
Коновалов прорычал что-то сквозь стиснутые зубы, сжал кулаки и ринулся было к Глебу, однако Лацис быстро встал у него на пути. Коновалов скрипнул зубами, но вынужден был остановиться.
На улице было темно, влажно и ветрено. Глеб сунул в рот сигарету, спросил:
– Петь, ты чего такой хмурый?
– Ты с ума с-сошел, – сказал тот, передернув плечами. – Ты понимаешь, что ты уже не жилец?!
Глеб снисходительно хлопнул друга по плечу:
– Да не убивайся ты так, Пьер. Все будет хорошо.
– Не знаю, что ты там задумал, но мне кажется, что у тебя сорвало б-башню.
– Моя башня привинчена к корпусу крепче, чем кажется, – сухо проговорил Глеб. Улыбнулся и добавил: – Просто доверься мне, хорошо?
Давыдов, однако, смотрел на него весьма угрюмо.
– Однажды, когда я тебе д-доверился, оживший мертвец утащил меня в ад, – хмуро произнес он.
Глеб прищурил мерцавшие в темноте, как у кота, глаза:
– Но в тот раз я вытащил тебя из ада, не так ли?[4]
– Так, – вынужден был признать Петя. – Но скажи мне одно. То, что ты з-задумал, поможет спасти Машу?
– Да. – Корсак помедлил и тихо добавил: – Если только она еще жива… – Усилием воли Глеб заставил себя приободриться и твердо проговорил: – А теперь слушай меня и запоминай…
Это только так называлось – музыкальная студия, на самом деле Глеб привел ее в какой-то полуподвальчик с лампами дневного освещения. Стены были обиты чем-то вроде фанерных листов со множеством отверстий.
– Звукоизоляция? – со знанием дела констатировала Маша.
– В точку, – улыбнулся Глеб. – Располагайся и чувствуй себя здесь как дома.
Маша огляделась. Забавное все-таки местечко. Просто, но уютно. Одна стена – из красного кирпича, на ней висят плакаты, на плакатах – какие-то длинноволосые парни с гитарами.
– А где твои друзья-музыканты? – поинтересовалась Маша.
– У них сегодня выходной, – ответил Глеб. – Садись сюда. Сейчас я дам тебе гитару.
Маша села на невысокий металлический табурет и взяла из рук Глеба гитару. Корсак расположился рядом с ней.
– Так, – назидательно говорил он. – Теперь я научу тебя играть. Указательный палец поставь сюда. Средний – сюда. Безымянный – рядом, вот сюда. А теперь прижимай струны крепче. Вот так.
– Больно! – пожаловалась Маша.
Глеб улыбнулся:
– Терпи. Искусство требует жертв.
– Ты решил принесли в жертву своему искусству мои пальцы? – насмешливо осведомилась Маша.
– Я решил познакомить тебя с новым прекрасным миром.
– Как напыщенно!
Глеб засмеялся:
– Ты еще не слышала меня, когда я рассказываю о джазе! Так… Пальцы вроде бы поставила правильно. Умница! А теперь проведи по струнам.
Маша сделала, как он велел; гитара отозвалась нежным мелодичным аккордом.
– Ты слышал? – радостно воскликнула Маша. – У меня получилось! Я только что играла на гитаре!
– Ну, «играла» – это слишком громко сказано, – наморщил нос Глеб.
– Да нет же, я играла! Кстати, а как это называется?
– Что именно?
– То, что я сыграла?
– Ре-минор.
– Ох ты! – восхищенно воскликнула Маша. – Это хороший аккорд?
– А то. Мой любимый!
Маша еще несколько раз провела пальцами по струнам, убрала левую руку от гитары и тряхнула ею в воздухе.
– Пальцы болят, – пожаловалась она. – Слушай, а когда ты играл вчера для меня – тебе тоже было больно?
– Еще как, – сказал Глеб.
Маша подозрительно прищурилась:
– Но ты улыбался.
– Просто я не привык показывать свою боль, – мужественно проговорил Глеб. Вздохнул и добавил: – Такой уж я человек!
Маша рассмеялась:
– Ах ты, мой бедненький!
Глеб наклонился и поцеловал ее в губы.
– Это за что? – поинтересовалась Маша.
– За то, что ты хорошая ученица. Главное – не сдавайся, и когда-нибудь из тебя выйдет толк.
Не сдавайся…
Маша открыла глаза. Сперва она увидела погреб, и на этот раз он показался ей больше, чем прежде. Примерно три на три метра, с кирпичными замшелыми стенами и полом из темных струганых досок. Светодиодная лампочка, светившая из верхнего дальнего угла, забранная решеткой, давала мало света. Но это лучше, чем полная темнота.
Потом она поняла, что кто-то смотрит на нее. Подняла голову и увидела неуклюжую фигуру, склонившуюся над люком погреба. Горбун что-то делал. Разобрать, что именно, Маша не могла, но вскоре увидела корзинку, которую Хант спускал на веревке в ее погреб.
Маша поняла, что там еда, и голодный спазм внезапно скрутил ее желудок. Она ухватила край корзинки и заглянула в нее. В ней лежал кусок черного хлеба и старая измятая алюминиевая фляжка с водой.
Маша поняла голову. Горбун смотрел на нее.
– Эй! – крикнула ему Маша. – Ты не хочешь поговорить?
Некоторое время горбун молчал, затем проскрипел своим низким странным голосом:
– Ешь. Это вкусно.
– Кто ты такой? – крикнула Маша. – И почему держишь меня здесь, под землей?
– Потому что ты мертвая, – проскрипел в ответ горбун. – А мертвецы живут под землей.
Он хотел задвинуть крышку люка, но Маша снова крикнула:
– Я живая, слышишь?!
Горбун остановился, секунду или две молчал и глухо произнес:
– Ты мертвая. И должна быть мертвой. Для всех, кроме меня. – Горбун помедлил и добавил: – Ешь. Ну!
Маша отодвинулась от корзинки.
– Я майор полиции! – сказала она, глядя на него яростными холодными глазами. – Меня уже ищут!
– Ищут, – согласился горбун. – Но не найдут.
