— Он не мой, — приняла та на руки младенца. — Мамкин.
Ребёнок тотчас притих, девушка — вполне себе взрослая для такого младшего братца — не спеша зашагала с ним к тому же повороту на Тихую, а я стояла и чего-то ждала. Ничего, слава богу, не происходило. Площадь оставалась пустынной.
— Леонид Дербенёв, — громко, словно отгоняя невидимых призраков, произнесла я. — «Плоская планета». Апрелевский ордена Ленина завод грампластинок. Сборник песен на стихи поэта. Дербенёв заслужил, он отличный, проникновенный поэт. Сторона один: «Гадалка», «Сердце не спит», «Ведьма-речка», «Городские цветы», «Ты на свете есть». Сторона два: «Кентавры», «Всё пройдёт», «Если ты уйдёшь», «Сивка-бурка», «Плоская планета». По просьбам трудящихся исполняется песня Максима Дунаевского на стихи Леонида Дербенёва «Гадалка». Ежедне-э-эвно меняется мо-ода, но поку-уда живё-от белый све-эт у цыга-а-анки со ста-арой коло-одой хоть один да найдё-отся клие-энт…
«Ну так если у Кондакова пятно, — оформилась вдруг где-то в уголочке головного мозга мыслишка, — так что же выходит: я его дочь что ли? И как такое возможно?»
— Привет, сучка!
Изливавшийся звериным воплем мотоцикл притормозил в паре метров от меня, а сидевшая позади водителя девушка в цветастом платье обернулась и, не снимая красного шлема, насмешливо заглянула мне в глаза.
Катя!
Что-то слишком жизнерадостная и борзая на фоне новостей об её отце. Впрочем, новости-то скользкие, ничего не объясняющие.
Парень, тоже в шлеме, только сине-белом одарил меня не менее высокомерным взглядом. Ничуть не симпатичный, нашла тоже ухаря. Катерина эффектно так поместила ладошку ему на плечо — мой, говорила, у тебя нет такого с мотоциклом.
— Что вам угодно, женщина? — поинтересовалась я холодно.
Катя коротко хохотнула.
— Слышал? — спросила у хахаля. — Вот такая она вся. Гнилая.
— Угу, — отозвался тот.
Э-э, дружище, да ты тупой как кирпич. Хотя какого ещё Катерина найти может?
— Это сын председателя соседнего колхоза, да? — поинтересовалась я импульсивно. — Вам с ним по статусу положено якшаться?
Теперь хохотнули оба. Но что-то совсем уж нервно. Видимо, попала в цель.
— Ты знаешь, коза драная, — вроде как рассердился паренёк, — что гнилых наказывают. Везде и всегда.
— Спокойно, спокойно, — похлопала его по плечу Катя. — Не стоит на неё так реагировать.
— Да, — поддержала я её, — послушай подружку. А то мало ли.
Парнище сделал попытку снять шлем и одновременно слезть с мотоцикла. Чтобы типа наказать меня. Каким это образом, интересно?
— Да сиди! — бросила ему раздражённо Катерина и звучно хлопнула кавалера по спине.
Тот послушался. Ай какой милый мальчик!
— Света! — Катя вдруг посерьёзнела и позволила себе нотку этакой непроизвольной интимности. — За что ты нас не любишь? Что мы тебе сделали?
Говоря это, она слезла с мотоцикла и повернулась ко мне всем атакующее-патетичным фронтом. Прислонилась попой к сиденью.
— Вас — это кого? — уточнила я. — Мотоциклистов что ли? Вот уж неправда! Я не такая зашоренная, чтобы не любить технический прогресс. Я и мотоциклистов уважаю, и картингистов.
Катя, на которую явно опустилась чрезмерная эмоциональность, порывисто вздохнула и как-то горестно повела головой.
— Ты ещё совсем юная, — продолжала она осёдлывать эту неврастеничную струю, — и многого в жизни не понимаешь. Я вижу, что Куркин и его банда тебе симпатичнее, он твой отец скорее всего, тебя к нему тянет и всё такое… Но ты посмотри на вещи непредвзято, ты же умная девчонка! Оцени, что такое хорошо и что такое плохо. Ты сможешь, я знаю. Отец старается, борется, чтобы всю эту нечисть вывести — а они всё изобретательнее, всё циничнее, всё больше гадостей делают. Почему ты на них работаешь? Ты знаешь, что будет, если они его одолеют? Знаешь? Настоящий воровской бардак будет — вот что! Они всегда по норам сидели, а сейчас вылезают. Если они таких честных людей, как отец, сметут, никому мало не покажется, помяни моё слово!
Я была в полном восторге от её слов. Должно быть, рот открыла от удивления. «Почему ты на них работаешь?» — ошалеть можно от такого.
Катя же, приняв в этом необязательном эмоциональном порыве столь несвойственную для себя роль проповедника добра, как-то переусердствовала. Шмыгнула вдруг носом, прикрыла лицо руками, а затем принялась растирать непрошенные слёзы.
Я такого от неё не ожидала и была впечатлена столь неожиданной для неё сменой образа. Она и раньше ничуть не казалась мне настоящей стервой, а сейчас я и вовсе симпатию к ней почувствовала.
— Катя, дорогая, — я сделала пару шагов к мотоциклу и взяла её за руку, — ты слишком строга ко мне! Я ни на кого не работаю! Если я обидела тебя чем-то, прости меня, пожалуйста. Я же вижу, что ты хорошая, я зла никому не желала — ни тебе, ни твоей семье.
После этих слов Катя и вовсе сорвалась в громкий и разудалый плач. Она обняла меня, прижала к себе, положила голову на плечо (что было непросто, она выше) — и затряслась в мелких и частых всхлипах. Я торопливо гладила её по спине и чувствовала, что сама начинаю плакать. По крайне мере глаза уже намокли. Катин парень косился на нас удивлённо и непонимающе. Так продолжалось несколько минут.
Потом Катерина деликатно отстранила меня, вытерла с щёк влагу, и я почувствовала, что она застеснялась своего срыва. Впрочем, совсем нивелировать его всё же не собиралась — особый узелок между нами определённо завязался. Странноватый он какой-то и вовсе не обещающий долгой дружбы, но чувственный, горячий. С таким не только расплакаться на пару можно, но и целоваться друг на друга броситься.
— Береги себя, — произнесла она, не глядя на меня. — Сейчас чёрти знает что может начаться. Никто уступать не хочет. Меня отец из села отправляет. Ты бы тоже уехала куда-нибудь! — стрельнула она в меня ещё блестящими от слёз глазами. — Мало ли что произойти может.
— Ну, в ближайшие недели точно не получится, — отозвалась я, больше для того, чтобы подтвердить нашу внезапную близость. — Я ведь на всё лето приехала.
— Ну ладно, — вздохнула девушка. — Может, и обойдётся. Поехали, Борь!
Мотоцикл завёлся, Катя улыбнулась мне печально, сделала ручкой — а я в ответ — и удалилась вместе со своим некрасивым парнем (и нос у него кривой, и веснушки по лицу) за поворотом.
Следующие два дня почти не вставала. Читала.
Болеть и не думала. Так просто. Как-то всё здесь у нас остановилось, повисло в непонятном напряжении, застыло. Все вялые, малохольные — то ли притворяются, то ли на самом деле пару-тройку винтиков потеряли. Или опытные, ждут чего-то? К деду стариканы приходили какие-то, перешёптывались — я слов не разобрала, да и не больно старалась, но в словах явная озабоченность. Негромкая, но явная.
