11
Матвей выстукивал соло на пишущей машинке так, будто всю жизнь только этим и занимался. Он даже пить бросил, потерял интерес ко всему окружающему и с головой ушел в свои философические штудии «начал загробного мира». Митя иногда захаживал к нему, но Матвей стал неразговорчив и почти не обращал на него внимания.
Однажды Митя не утерпел и сунул нос в стопку отпечатанных листов, пока Матвей на кухне гремел чайником. Полистав, где-то на третьей странице прочитал: «Страх — человечья страсть, а на страсти делаются ставки. Страх положен в основу индустрии, страх движет капиталами. Доказанная геенна угрожает уподобиться наукам. Наука — грех гордыни жалкого разума. Она объясняет тайну и обращает ее в достояние индустрии. Адология, сиречь наука об аде, буде таковая образуется, станет источником капиталов от: путеводителей по геенне, пособий по выживанию в адских условиях, просветительских книг исподней тематики, продажи билетов в оба конца, организации экскурсий, сдачи оговоренных мест будущего жительства в вечное пользование покупателя (зал, ряд, место) с возможными семейными скидками…»
Митя положил стопку на место, покачал головой и по-тихому ушел к себе.
Вечером того же дня взлетела на воздух его постель, начиненная взрывчаткой.
Подыскивая в книжном шкафу чтиво на сон грядущий, Митя швырнул выбранный томик на кушетку. А ведь дедушка предупреждал неоднократно, что запанибратские отношения с книгами до добра не доводят.
Постель с грохотом окуталась клубом огня и дыма.
Взрыв был несильным, но впечатляющим. Осмыслив ситуацию, Митя кинулся к комоду, рывком выдернул оттуда одеяло и набросил на пылающую постель. Затем еще одно. Когда одеяла закончились, принялся сбивать прорывающийся огонь старым тряпьем. Заключительным аккордом стала большая кастрюля с водой.
Переведя дух, Митя отошел в сторону, чтобы полюбоваться плачевным зрелищем, которое являла теперь постель.
Интересно, грустно думал он, сколько времени и неудачных попыток им понадобится, чтобы прийти к правильным выводам?
Потом, плюнув в сердцах, оделся и пошел на улицу. Его выживали из собственного дома.
Он был полон наимрачнейших дум и самых туманных предчувствий. А главное — не знал, что делать. Шагал наугад, не разбирая дороги и не узнавая ночных улиц. Этот город вдруг стал совсем чужим и незнакомым.
Забыв о доме, Митя бродил по улицам уже больше часа и, как древний степняк-кочевник, искал ночлега под открытым небом, расшитым бисером холодных звезд. Вдали показались костры, вокруг них сидели и стояли люди. На головах у многих из них были шлемы, красновато поблескивающие в переменчивом свете пламени. Диким степным духом веяло от этого фантастического зрелища. Не хватало только тихого ржанья стреноженных в поле коней и звуков заунывных и тягучих степных песен. Завороженный этой картиной Митя приближался к кострам со смутным волнением в душе.
Он подходил к недоброй памяти Металлургическому комбинату, все еще бастующему и ждущему милостей от природы. Митя слышал, что голодовку рабочие прервали, чтобы набраться сил для дальнейшей борьбы за свое будущее, но территорию комбината сторожили денно и нощно, не соглашаясь ни на какие половинчатые уступки. Им нужно было все и сразу. Но поскольку все сразу можно получить только революцией, было непонятно, почему пролетариат продолжает держаться пассивной стратегии.
Памятуя, чем кончилась прошлая его встреча с рабочим классом, с очень шаткой надеждой на то, что ему дадут погреться у огня, Митя приближался к мятежным кострам.
— Стой! — услышал он оклик из темноты. — Кто такой?
Из тени вышли два человека и перегородили ему дорогу.
— Прохожий, — ответил Митя миролюбиво. — Хотел попроситься к огню, а то ночь холодная.
— Прохо-ожий! — присвистнул один из них, помоложе. — Знаем мы таких прохожих. Вынюхиваешь, сука?
Он подошел к Мите вплотную и с вызовом стал смотреть ему в глаза, ожидая провоцирующего сопротивления. Но Митя был невозмутим и не собирался напрашиваться на мордобитие.
— Я просто гуляю, — объяснял он. — Увидел костры, захотел погреться.
— Нечего тут посторонним шататься, — хмуро сказал второй патрульный, степенный мужик лет пятидесяти. — Иди отсюда, парень.
— Не-ет, Михалыч, — запротестовал молодой. — Пусть с ним сначала разберутся.
Он выхватил из кармана нож, щелкнул лезвием и ткнул им в Митю.
— А ну иди вперед. Там решим, кто ты такой. И без глупостей, а то продырявлю. Я человек горячий, меня раздражать нельзя. Понял?
— Еще бы не понять, — ответил Митя, шагая под конвоем к площади перед зданием комбината.
В последнее время он как-то отвык от нормальных человеколюбивых аргументов и направленное на себя оружие приучался воспринимать как универсальное доказательство всего, что нуждается в доказательствах.
Его отвели к ближайшему костру, вокруг которого сидело человек пять. Произошел обмен информацией, потом его тщательно обыскали.
— Э, мужики! А я его знаю. — К Мите подошел один из рабочих, совершенно ему незнакомый.
Внимательно оглядев Митю, он сказал:
— Это ж тебя тогда Мишаня каской по башке двинул.
— Было дело, — согласился Митя, невольно потянув руку к затылку.
— Ну! Здорово ты тогда хряснулся. Мы уж думали, помер невзначай. И чего тебя опять сюда понесло? — Не дождавшись ответа, рабочий повернулся к товарищам: — Свой это. А ты, Кирюха, — он обратился к Митиному конвоиру, — чем на людей кидаться, мозгами лучше шевели.
— Да ладно, чего там, — примирительно заговорил Кирюха, — у него ж на морде не написано. Пошли, Михалыч. А ты, брат, не обижайся, — сказал он Мите. — Нынче жисть такая. Не ты, так тебя.
Митю усадили, хлопнули по плечам и вручили сто грамм, как будто тот памятный удар каской был полноценной инициацией. Благодаря ей эти недоверчивые пролетарии признали его «своим». Удивительное свойство русского человека — сдруживаться через мордобитие.
Беседа за костром, прерванная разбирательством, потекла дальше. О чем может вести разговор русский человек в состоянии бунта? Разумеется, о политике.
— Пора, мужики, подымать Россию на дыбы. А то после царя Петра скукожилась она чего-то совсем.
— На дыбе-то она и так уж висит. Куда еще подымать? Чтоб совсем с…лась, родная?
— Сталина бы сюда! Он бы им устроил антикризисную программу.
— Ага, Сталина сюда, а тебя туда. На лесоповале свою программу отрабатывать будешь, умник хренов. Ты думаешь что — при Сталине меньше сволочи наверху сидело?
— Жиды точно сидели…
— Дерьмократов надо убирать. Они нас под Америку кладут, как шлюху базарную.
