Вот бьёт по земле палкой цыганёнок, ему года четыре. Он воинственен и горяч. Для него всё просто, он не спотыкается на определениях, что такое хорошо и плохо: хорошо — это то, за что он. Плохо — то, что против него. Мда, а разве с возрастом мы меняем что-либо в этих установках? Перед ним — невидимый враг, сейчас он будет наказан: вот тебе, вот, вот! Получи за всё, что незримо и непонятно, что против. И понимать, и зрить тебя не желаю — просто уйди, исчезни, скройся. Я сильнее и злей!
Но вот проходящий мимо молодой цыган — двадцать с небольшим ему от силы, хоть и пытается он с помощью долго выращиваемых усов казаться старше и солиднее, да только ребяческие повадки всё ещё в силе и выдают с потрохами — залепляет пацанёнку подзатыльник. Просто так, для профилактики: слишком резок ты и несправедлив, малой, к безмолвной земле, слишком шумен и горяч. Я и сам не знаю, каким надо быть в этой жизни, да разве в этом дело — не стой на дороге, и всё! Пацанёнок затихает и отбегает в сторону, видимо в поисках матери, молодой усач встречает мой взгляд и отвечает сальной многозначительной усмешкой: эх, не прочь бы я загнуть тебе под кусточком. Странное дело: отводя глаза, я и сама выдаю двусмысленную улыбку, хотя оскорблена его маслянистыми, порочными, раздевающими глазами. Что это такое, почему я не хозяйка своим эмоциям?
— Тебе, наверное, трудно такое представить, — говорит присевший к костру Игнат Тимофеевич, седовласый цыганский лидер, — но всю жизнь я в чистом поле живу.
У него настроение потрепаться, удивить случайного человека. Я само внимание. Протянув мне большой и несвежий сахарный пряник, который я тут же начинаю глодать, он пошевеливает палочкой дровешки в костре и, задумчиво глядя в сгущающиеся сумерки, начинает неторопливо делиться со мной ключевыми эпизодами своей жизни. Детство, армия, тюрьма.
— Только в пятидесятых в настоящем доме пожил, — рассказывает он. — На Кубани. В цыганском колхозе. Тогда много таких создавали. Года два вытерпел, потом с дядькой снова шляться по России отправился. Не могу в одном месте, натура такая.
Серёжа не слишком доволен откровениями отца. Он сидит слева от меня и хмурится. Ему хочется отвести меня от костра куда-нибудь подальше, где нас не будет видно, да хоть в тот же лес и стремительно атаковать пылкой чувственностью. Он не уверен, что я захочу остаться здесь на ночь, он явно не хочет отвозить меня обратно в село, не получив своего, и наверняка придумывает объяснение на тот случай, если я попрошу доставить меня восвояси. Подкова с коня слетела — что-нибудь в таком духе.
— А сел вообще за ерунду, — продолжает старый цыган, которому Серёжа годится скорее во внуки, так что детей у него, надо думать, с избытком, да и жён, должно быть, он сменил немало. — За мешок комбикормов. И коней воровал, и в дома залезал, и машины угонял — никогда не попадался. Однажды в драке человека ножом ударил — до сих пор не знаю, выжил тот или помер. Чего бы за такое не посадить, спрашивается? — похохатывает он. — Нет, надо чтобы как в анекдоте. Чтобы смеялись все, как над дурнем. Ну да ладно, ума-разума набрался, больше не позволял себя за задницу хватать. Жизнь — она всему научит.
— А вы здесь как бы с кооператором Куркиным работаете? — спросила я вдруг, хотя вроде как от меня и не требовалось задавать вопросы. — С ним сотрудничаете… ну, в делах разных?
Цыганский барон вроде бы не удивился и никакого беспокойства взглядом не изобразил. Возможно, ответил бы даже, но в это самое мгновение начали твориться неожиданные вещи.
— Игнат, тревога! — крикнул кто-то из темноты.
Седовласый вскочил на ноги, устремил взор вдаль, в ту сторону, где расстилалось уже невидимое поле, и вместе со мной обнаружил там несколько пляшущих огней. Те напоминали фары автомобилей, дрожали, прыгали, резвились и почему-то ничего хорошего для всей нашей таборной компании не предвещали.
— Топоры хватайте, палки! — услышала я, как Игнат Тимофеевич отдавал распоряжения уже где-то в отдалении. — Эх, не все в сборе! Врасплох нас застали. Бабы, дети — в лес немедленно!
Серёжа, лицо которого в бликах костра выглядело более чем обеспокоенным, если не сказать напуганным, схватил меня за запястье и потянул за собой.
— Пойдём быстрей!
— Кто это? — поддалась я на движение.
— Без понятия. Менты, может. Или бандиты председательские. Какая разница?
— Да я не при чём, — бормотала я на бегу. — Мне-то чего прятаться?
— Думаешь, они разбирать будут?
— А чего они вообще? Что им надо?
Усадив меня под деревья рядом с парочкой цыганок и ребятнёй, Серёжа ринулся обратно, оставив мои глубокомысленные вопросы без ответа. В лес мы углубились недалеко и сквозь немногочисленные деревья наблюдали за происходящим. Оно оказалось будоражащим.
Дрожащие огни вскорости приблизились к цыганскому кочевью вплотную и действительно оказались автомобилями — тремя легковыми и грузовым. Из кузова грузовика тут же на землю повыпрыгивали разгорячённые мужики, каждый держал в руках дубину или монтировку. Из легковушек тоже мужики выбирались — и у них в руках дубинушки значились.
Эх, дубинушка, ухнем!
А у некоторых и ружьишки.
— Где Игнат! — гаркнул кто-то из них.
— Игнат, сука, выползай! — заорал тот же самый голос громче и раздражённее. — А не то Хиросиму тут тебе устроим!
— Вам зачем Игнат нужен? — донёсся из-за повозок ответный вопрос, озвученный голосом молодым, явно Игнату Тимофеевичу не принадлежавшим.
— Базар есть, — был ответ. — Игнат, выползай! Учить тебя будем уму-разуму.
— Ещё шаг сделаете — стреляю! — снова отозвались с цыганской стороны, и на этот раз говорившим был седовласый барон, я узнала его.
— Игнат, гнида! Если ты отсюда не… — завопил тот же голос, обладателя его я наконец разглядела, это был широкий мужик с плешью на голове, но другой, маленький и щуплый, подскочив вдруг к плешивому крикуну, дал ему хорошего тумака в плечо и оборвал на полуслове.
— Чё за тёрки пошли?! — зашипел он на плешивого. — Чё за мелодрама?! На хрен он тебе нужен?! Дело делать давай!
— Ну ладно, — пожал плечами тот несколько растерянно. — Просто без крови хотел…
— Нам по барабану, — снова прошипел маленький и крикнул, оборачиваясь к кому-то из мужиков: — Тащи канистру!
В этот момент я приехавших узнала. Некоторых из них видела на улицах села. Шабашники, водовод меняли.
На секунду я отвлеклась, потому что почудилось, будто цыганки вокруг меня исчезли — так оно и оказалось, женщины с детьми отползли глубже в лес. Впрочем, кое-кого я разглядела, несмотря на темноту — они передвинулись недалеко, метров на двадцать. Кто-то махал мне из-за веток.
